Алексей Гасников - Октябрь [СИ]

Сот тоже молчал. Повисла неловкая пауза.

— Вы сейчас от старика? — после спросил он.

— Да, — ответил Вайс. — Я написал серию очерков об истории улиц старой части Делла и думал, что возможно что-нибудь из этого можно будет пристроить… Но господин Хумертад объяснил мне, что тема не актуальна… И… В общем, он сказал, что людям наплевать на историю и предложил написать что-нибудь из жизни обитательниц "домов терпимости" или курителей морока…

Сот понимающе покачал головой. Отчего-то ему хотелось помочь Вайсу.

— Это они, ваши очерки, — кивнул он на бумаги, которые молодой человек сжимал в руке.

— Да.

— Знаете что — давайте их сюда. Я сейчас иду к Папе и… Может быть, что-нибудь из этого все же придется кстати. Вы куда-нибудь торопитесь?

— Нет, — Вайс выглядел растерянным.

— Тогда дождитесь меня, — сказал Сот, и взяв бумаги, вошел в кабинет.

Кабинет Папы Хума являл собой сущую берлогу. Бумага, дерево и пыль — вот три компонента, из которых, казалось, состояла основная часть его обстановки.

Когда Сот вошел, Папа внимательно просматривал гранки, предназначенные в утренний номер. Это был человек застрявший на полпути между поздней зрелостью и ранней старостью. Крайне упитанный, среднего роста, он носил пышные усы и короткую армейскую стрижку. Услышав стук двери, Папа поднял от работы глаза.

— Сот, это ты… А я только про тебя думал. Садись, — он указал на одно из гостевых кресел, стоящих перед столом. — Какие новости?

Сот сел.

— Резервная колонка в вечернем выпуске еще свободна?

Вернувшись было к своему прежнему занятию, Папа посмотрел на него с интересом.

— Да. Ты же знаешь, я всегда держу ее на случай необходимости… А что? У тебя есть что-то стоящее… Рассказывай.

— Я был сегодня в театре…

— И?

— Умерла Иза Данк. Вот, — вынув блокнот, Сот вырвал из него страницы с репортажем и протянул Папе. Тот жадно заметался по тексту глазами.

— Так… Так… Ага… Очень хорошо!

Схватив лежавший среди бумаг и писчих принадлежностей ручной колокол, он несколько раз в него ударил, на что явился служащий. Не поднимаясь со своего места, Папа протянул ему бумаги, велев сейчас же передать их в набор с расчетом, чтобы материал успел попасть в вечерний выпуск.

Когда же человек вышел, из стола появилась бутылка лодхедского вишневого бренди. Разлив напиток в стаканы, Папа протянул один Соту, а второй оставил себе.

— Ну, а теперь выкладывай, — велел он. — Мне нужны подробности.

— Подробности?

Собственно, добавить что-то существенное к статье Соту было нечего.

В театр его привели слухи. Когда занимаешься таким ремеслом, как журналистика, нужно уметь не столько говорить, сколько слушать. Последнее же время только и было толков, что о необычайном преображении эстрадной примы Изы Данк. И хотя мадам Данк была уже несколько отгоревшей звездой, потесненной на эстрадном небосклоне более молодыми дарованиями, имя ее обладало еще достаточной известностью, чтобы стать поводом к небольшой сенсации, которая сейчас вовсе не была бы лишней.

Занимая одинаково удобное и опасное положение между дешевыми "желтыми" газетенками и неповоротливыми, консервативными изданиями, "Глашатай" придерживался определенных принципов. Он никогда не опускался до сплетен и откровенной лжи, но вместе с тем и не пренебрегал громкими историями, способными положительно сказаться на тираже. Однако с последними теперь было явно не густо. ("Мертвый сезон", — вздыхал Папа Хум).

И внезапное омоложение известной певицы вполне могло сойти на эту роль.

Впрочем, взявшись за это дело, Сот получил даже больше, чем мог рассчитывать.

Лишь стоило мадам Данк выйти на сцену, как все убедились в свершившемся чуде. Молодость ее была настолько же откровенной, насколько и невероятной. И это действительно поражало. Зал вздохнул единым звуком, и тут же зашумел, на месте рождая новые версии и сплетни.

Завершение первого отделения было встречено бурными овациями, и на антракт публика отправилась в крайне возбужденном состоянии.

Для Сота же оставаться дальше не имело смысла. Он и так видел уже все что хотел. И уже собирался уходить, когда поднялся переполох.

Соту понадобилось всего несколько минут, чтобы сообразить, что источник волнения находится за сценой. Сквозь беспокойное человеческое море, в которое тут же превратился зрительный зал, он двинулся в его направлении.

К тому времени, как Сот добрался до гримерной мадам Данк, которая собственно и оказалась эпицентром поднявшегося переполоха, перед ее дверями собралось уже порядочное количество людей. Работники сцены, музыканты, зрители. Сот смотрел из-за спин. Разметавшись, Иза Данк неподвижно лежала на кушетке напротив гримерного столика. Ее глаза были закрыты, а кожа приобрела мертвенно бледный оттенок. У рта засохла какая-то розовая пена. Но поразительно было другое — за прошедшие несколько минут певица постарела, кажется, на десяток лет. Немного времени спустя, активно требуя его пропустить, сквозь толпу, закупорившую вход, пробился невысокий верткий человечек. Он объявил себя доктором, и сделав над телом несколько проб, сообщил, что мадам Данк мертва.

Тут же появилась полиция, и всех попросили разойтись. Быстро набросав кое-какие заметки, Сот тоже поспешил уйти.

— И что ты намерен предпринять дальше? — спросил Папа Хум, когда Сот окончил свой рассказ.

— Небольшое расследование. В этом деле определенно имеет место какая-то тайна.

— Расследование? — повторил бывалый редактор, будто бы пробуя слово на вкус. — Что ж, это может оказаться интересным. Люди любят всевозможные тайны. А знаешь почему? Это дает им ощущение причастности к чему-то большему, чем их ничтожный повседневный мирок. Позволяет хотя бы ненадолго выйти за границы собственной жизни.

— Должно быть, — согласился Сот, не особо вникая в смысл сказанного.

Папа Хум задумался.

— Что ж, раз так… Полагаю, тебе понадобятся деньги, — сказал он и вновь обратился к содержимому своего бездонного стола. — Вот. На первое время.

Увидев деньги, Сот только теперь вспомнил об оставшемся снаружи Йозеке Вайсе, рукописи которого он все это время нервно теребил в руках.

— Да, вот еще что, — сказал Сот. — Там за дверью меня ждет этот молодой писатель, Вайс… Он сказал, что был у тебя сегодня, и ты ему отказал.

Папа посмотрел на него с некоторой укоризной.

— Черт побери, Сот, но я же уже объяснил парню, что тема его писанины никому не интересна… Пусть напишет что-нибудь о жизни. Про шлюх, про "замороченных"… Но, скажи мне честно, кому кроме него на хрен дались эти чертовы улицы?

— Я понимаю, но все-таки. Он совсем плох. Болен и, кажется, толком не ел уже несколько дней. Ему просто нужны деньги. Да и что тебе стоит втиснуть в вечерний номер пару очерков? В конце концов, "Глашатай" не какая-нибудь уличная газетенка, и несколько серьезных материалов лишь прибавят ему весу.