Елизавета Тьма - Господин Вечности

Ильена перекосило.

-- Какой же ты ублюдок, -- хрипло произнёс родич. -- Обрёк ещё двоих на непрекращающийся кошмар. Молодец, проклятый. Продолжал бы в таком духе, скоро бы вся наша раса вымерла.

-- Они останутся нормальными, если их правильно воспитать... -- сдавленно выговорил консорт. -- Я был молод, глуп, у меня не было наставника, который смог бы вовремя объяснить...

-- Зато у тебя был сын, которого ты сам убил, -- тихо произнёс Ильен.

Самое страшное преступление нашей расы -- это детоубийство. А убийство ребёнка родителем -- это вообще нечто запредельное. В этот закон входит и такая статья как "доведение до самоубийства". Кайреан довёл своего сына до самоубийства. Собственно, наследник Ильен умер. Остался жить другой, носящий то же имя. Господин Вечности, как звали его подданные Царства.

-- Я никогда не смогу простить себя сам. Поэтому, прости меня ты, сын... -- консорт говорил так же тихо, не отрывая взгляда от Ильена. -- И убей. Это тебе поможет...

Тёмный поднялся, прошёл на середину комнаты, встал на колени. Склонил голову.

Отец достал из личного пространства клинок. Узкий, длинной от локтя до запястья, кинжал с широкой рукоятью и чёрным лезвием. Его зовут Жало. Он всегда хранится у кого-то одного. У того, кто может убивать своих. Папа провёл ладонью по лезвию, нахмурился.

-- Малыш, дай-ка мне мою печать обратно.

-- А ты мне тогда мою... в смысле, дедушкину верни, -- потребовал я, не фыркая на "малыша". Из уст отца это звучало совсем не обидно.

Мы обменялись семейными артефактами и папа снова провёл по лезвию. Чёрный металл побелел до такой степени, что на него стало больно смотреть. Протянул Жало Ильену.

-- Это твоё право.

Дядя принял кинжал, шагнул к выродку Хаоса. Положив правую руку на плечо консорта, приставил кинжал к его груди напротив сердца. Рука не должна дрогнуть. Своих всегда убивают одним ударом в сердце. Всегда левой рукой. Знаю. Дед просветил.

Молчание затягивалось, а родич всё не спешил нанести удар.

Когда звенящая тишина стала невыносимой, Ильен отступил на шаг. Развернулся, отдал Жало владельцу.

-- Я не могу.

Папа с сомнением взвесил в руке лёгкий клинок. Погасил сияние, делавшее смерть казнимого безболезненной.

-- Что ж, судьба принца-консорта решена. Он остаётся жив. С наказанием решим позже.

Кайреан поднял голову. В серых глазах полыхнула ярость.

-- Я совершил слишком много. Лишь за сотую долю моих деяний любого приговорят к смертной казни. Я пытался всё исправить. Столько, сколько мог. Я устал жить, мой император. Я... устал...

Два последних слова он произнёс с небольшой паузой. На вдохе... выдохе...

И перерезал горло собственным ножом.

Его лицо исказила страшная, пробравшая морозом улыбка. И та застарелая, дикая тоска, что никогда не покидала серых глаз светловолосого тёмного, ушла, на мгновенье, лишь на мгновенье сменившись не радостью, только отголоском радости освобождения. Потом взгляд остекленел, потеряв выражение. И он упал...

Выродок Хаоса... Последняя надежда разрушавшейся Империи... В луже крови и бликах алого света заката лежал лишь усталый тёмный старик, нашедший успокоение в смерти. Мне стало жаль. Потому что отчасти я мог его понять. Понять... но не принять и не простить.

Ильен смотрел на тело с завидным равнодушием. Медленно произнёс:

-- Первые годы... я каждую ночь мечтал, что вернусь и буду долго убивать его. Через десяток лет в красках представлял, как он свалится с лестницы и сломает себе шею. Спустя полвека мне стало всё равно. И мне наплевать сейчас. Наверное это странно. Или страшно. Это должно быть страшно. Но мне просто всё равно...

-- Идём, -- папа развернул Ильена к выходу, обнял одной рукой за плечи и вывел прочь.

-- Свободен, -- коротко бросил Ван так и не двинувшемуся с места ар'Каэрту. -- Но твою лояльность мы ещё проверим...

Мы вышли из камеры заключения следом за отцом и дядей. За моей спиной послышался судорожный, задавленный всхлип и короткий полувой-полустон. Такой горький, что я замедлил шаг. Но не обернулся.

-- Знаешь, малой... -- папа обратился к Ильену. -- Не смотри на меня волком, был один малой, теперь двое. Субъективно тебе лет как моим сыновьям. Так вот, мелкий, я могу вернуть тебе Небо.

Ильен остановился так, будто налетел на стену. Ошалело посмотрел на первого Императора и смог только просипеть в ответ:

-- Что ты сказал?.. Ты можешь вернуть мне крылья?!..

-- Ну, не обещаю, что это будут именно крылья, -- отозвался отец. -- Но это будет небо. Ты сможешь летать снова не хуже моих детей. И ты, малыш, запомни, -- папа посмотрел на меня. -- Даже если потеряешь крылья, я всегда верну тебе Небо.

-- Всегда знал, что мой папа -- гений! -- легко улыбнулся я.

Вот что ты задумал? Это был отличный ход! Ильена заодно отвлёк в самый тяжёлый момент. Да и моё направление мыслей изменил. Ты гений, отец мой Император!

...Пустота. Пустота и темнота. Мягкий, тёплый мрак.

Он висел в пустоте, распятый на железном кресте. Руки-крылья в цепях, пробивших плоть насквозь. Крест покрыт инеем. Осязаемый алый свет божественной крови, стекая с рук-крыльев, медленно разрушал эту страшную ловушку, заставляя железо ржаветь. Однажды ты сможешь вырваться отсюда, Феникс. Только хватит ли у тебя сил уйти?..

-- Феникс!.. -- крикнул я, разрушая страшное безмолвие. -- Феникс, держись! Я приду за тобой!..

Мой смертный бог поднял голову. Я отшатнулся. Страшное, будто мумифицированное лицо. У него были глаза, но казалось, что их нет. Мутные, стеклянные, слепые. Мёртвые. Таких не бывает у живых. Ледяной Феникс мёртв.

Мертвец с лицом моего бога выдохнул какое-то слово, инеем повисшее перед его лицом и осыпавшееся искристым мелким снегом.

-- Феникс... -- полный отчаянья стон. Не мой. Брата. -- Друг, не смей умирать!

Мертвец снова попытался что-то произнести, но...

... Это появилось из мрака за его спиной. Легло плащом, впиваясь когтями богу в плечи, не имея лица, выглянуло из-за его спины, опустило чёрные крылья, обнимая перьями свою жертву.

-- Маленькие носители Искры... -- голос одновременно был и не был, звучал везде, не нарушая тишину. -- Какое лакомство...

Страх парализовал сознание. Оно было и не было, живое и мёртвое, разумное и нет... И оно хотело ЖРАТЬ. А едой был я. Страх пропитывал всё вокруг, каждую мысль, каждый вдох, каждую судорожную попытку вырваться. Оно, сущее несуществующее, проникало пустотой внутрь, пробиралось призрачными жгутами под кожу, пробиралось в кровь, струясь холодом по венам. Сжимало горло, мешая дышать и не стесняя свободу дыхания. В глаза засыпали раскалённый, живой и ползающий песок, спешащий добраться до мозга, чтобы пожрать его. Холод и яд, жгущий болью, которая существовала и нет. От этого невозможно было защититься, потому что нельзя было понять, есть ли оно и от чего защищаться!