Вадим Арчер - Алтари Келады

Чувства Витри так притупились, что лесная пантера, выросшая перед ними из темноты, не вызвала в нем даже удивления. Если бы Лила не остановилась, он так и прошагал бы мимо грозного зверя, как мимо какой-нибудь скалы или коряги. Мгновение спустя он почувствовал ужас, такой, что мысли в его мозгу замерли, уступая место инстинктам. Лоанец на всю жизнь запомнил каждый волосок на морде зверя, его желтоватые зубы, растопыренные, чуть шевелящиеся усы, жесткие зеленые глаза. Пантера уставилась в глаза матине, та, в свою очередь, отвечала ей тем же жестким, немигающим взглядом. Вдруг зверь опустил голову, как бы отступая, развернулся и прыгнул в кусты. Лила, не сказав ни слова, пошла вперед, будто случившееся было обманом зрения.

Нервная дрожь била Витри до самого привала. Скидывая мешок, он постарался покрепче сжать зубы, чтобы его спутница не услышала их стука. Он еще мог различить ее лицо в наступавшей темноте. Оно оказалось неожиданно спокойным — приспущенные ресницы, чуть усталое, расслабленное выражение, в котором сквозило разве что удовлетворение прошедшим днем. Она не помнила о пантере.

— Лила! — спросил Витри, забыв про дрожь. — Эта пантера… она могла съесть нас!

— В лесу полно другой добычи, — ответила магиня, развязывая мешок, чтобы вынуть припасы. — Зачем ей есть нас?

— Но ведь она хотела… — запнулся Витри, обескураженный обыденным тоном своей спутницы.

— Мы померились силой, и она решила, что мы — плохая добыча. Она поняла, что я сильнее ее.

Витри с сомнением оглядел хрупкую фигурку магини.

— Ты бы не справилась с ней, — убежденно сказал он.

— Как ты думаешь, Витри, что такое для нее добыча? — спросила его Лила. — Добыча пугается и слабеет от страха, бежит прочь и не может сопротивляться нападению. Существо, которое готово к сопротивлению — не добыча. Хищник не будет рисковать жизнью из-за еды, если он не умирает с голоду.

Витри припомнил свои ощущения и понял, что был идеальной добычей для пантеры. Ему не верилось, что эта маленькая женщина могла не чувствовать страха, стоя безоружной перед лесным хищником.

— Скажи, — поинтересовался он. — Тебе помогла магия?

Лила молча обдумывала ответ, разрезая тем временем хлеб и сало. Тьма сгущалась. Витри не различал выражения лица своей спутницы, но еще мог следить за движениями ее рук.

— Не то, чтобы магия, — она заговорила, когда Витри уже не надеялся услышать ответ. — Мне помогла не сама магия, а то, что делает человека магом. Умение желать, так назвал бы это Шантор.

— Желать умеет любой, — возразил Витри.

— Нет, — покачала головой Лила. — В желание нужно вложить силу. Тогда оно может овеществиться.

— Что?! — переспросил Витри.

— Сбыться, — поправилась магиня. — Мне нужно было пройти, а пантера мешала мне. Я рассердилась и почувствовала, что сила поднимается во мне и идет в голову, в глаза, на пантеру. Пантера поняла, что я хочу пройти, и уступила мне дорогу.

— Неужели тебе не было страшно? — начал допытываться Витри, стыдясь собственного испуга.

— Давай для начала, Витри, выясним, что такое страх. — Лила вновь ненадолго задумалась. — Обычно человек чувствует себя центром мироздания, ведь так? Весь мир вращается вокруг него, все события происходят вокруг него. Любую мелочь он примеряет на себя и проверяет, в каком отношении она находится к нему. Когда человек расстается с жизнью, вместе с ним гибнет и весь его мир. Это много, поэтому человеку свойственен страх за свою жизнь.

Витри промолчал. Он никогда не задумывался о причинах возникновения страха.

— Ты ведь проделал долгий путь, Витри, — продолжила магиня. — Вспомни свое село, дорогу в Цитион, в Келангу… А теперь представь, что ты — сеханский кондор и летишь над Келадой… и видишь ее всю… ее скалы, ее леса, ее реки… города внизу… а в городах, селениях — люди, и у каждого внутри свой, личный мир, и этот мир кажется ему единственным, который есть на свете. И каждый больше всего на свете боится потерять его. Если ты сумеешь представить это, как нужно, у тебя изменится отношение к жизни и смерти. Тогда и страх, и тревога, и прочие чувства, добрые и дурные, покажутся тебе совсем не такими, как прежде.

— И я больше не буду чувствовать ни страха, ни горя, ни любви?! — впечатлялся Витри.

— Почему не будешь? Будешь. Но эти чувства станут другими, — ответила магиня. — Есть и у меня страх — это страх уступить злу, оказаться слабее зла. Красный камень… ну, ты понимаешь. Все есть — и печаль, и любовь… пока человек живет на свете, он не может не испытывать чувств.

Они легли спать у подножия скального обрыва. Витри думал, что не заснет из-за пережитого, но уснул неожиданно быстро, едва положив голову на дорожный мешок. В эту ночь он увидел сон, яркий и подробный. Витри приснилось, что он — сеханский кондор и парит над Лоанской долиной. Он увидел свое, село и начал спускаться к нему, ниже и ниже, пока не стал различать односельчан на улице. Там был и мельник Денри, и сапожник Ваппа, и кузнец Тумма со своим многочисленным семейством. И Шемма, живой Шемма! Они заметили его в небе и приветственно замахали руками, а он, качнув крыльями, сделал круг над селением и полетел дальше, оставляя внизу Лоанское озеро, зеленые долинные пастбища, жемчужно-серые хребты Ционского нагорья.

Наутро ощущение полета сохранилось в груди Витри, делая его тело сильным, а ноги — легкими. В нем что-то изменилось, он чувствовал, что никогда не будет прежним деревенским пареньком, живущим повседневными заботами. Огромный мир, лежащий за околицей родного села, больше не казался ему чужим и опасным. Витри приспособился к легкому и текучему ритму походки своей спутницы. Он шел за ней шаг в шаг, движение в движение, и лишь иногда улыбался при мысли о выражении на лице кузнеца Туммы или толстой и сварливой Нойи, жены сапожника Ваппы, в случае, если бы им было предложено: «Представь себе, что ты — сеханский кондор…»

День за днем Боварран шел вниз по Руне. Полууттак был вынослив и неутомим, привычка гнать зверей и чужих уттаков по лесным чащобам выучила его быстро двигаться по любому бездорожью. Он шел от темноты до темноты, почти не теряя времени на еду, которую прожевывал на ходу, запивая глотком рунской воды. Полдня пути, поначалу разделявшие его и преследователей, постепенно увеличивались, превращаясь в полный дневной переход.

У Боваррана ни на миг не появлялась мысль о возможности погони. Каморра, уверенный, что никому не известно ни о Красном камне, ни о причинах и цели путешествия полууттака, не предостерег его, а сам Боварран по человеческим меркам был недалек и не страдал излишней мнительностью. В пути он думал о куда более приятных вещах.

Последний вечер на Оранжевом алтаре оказался для него счастливым. Каморра, вернувшись из храма Саламандры, вызвал полууттака к себе и вручил ему белый диск.