Джал Халгаев - Оскольки

— Нет!

— Он погиб, — Йен, ухмыляясь, заглянул в мои глаза. — Он был скверным. Я его всегда ненавидел. Но он был мне полезен. Я дождался, пока он расскажет мне все, что знает о своем деле, а потом оставил умирать в пасти одной из тех тварей, что он клялся прикончить всех до одного!

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Чтобы ты поняла, что ради тебя я не рискну своей жизни, и жду от тебя того же. Оставь меня, брось погибать, если на то будет моя воля, и не помогай, если это будет угрожать твоей жизни. А сейчас прекрати строить из себя заботливую мамочку и захлопни пасть!

Я отшатнулась.

— Отлично! Хочешь сдохнуть? Пожалуйста! Но это без меня, понял? — я попятилась, даже не обращая внимания на окружающих нас людей. — И вообще… пошел ты, черт тебя дери…

Проводник вздохнул, сгорбившись еще больше, и огонь из его глаз ушел. Он вытер со лба пот и сжал в руках обсидиановую цацку на шее.

— Прости, — я видела, скольких трудов ему стоило сказать одно это слово. — Прости, девчонка, я просто хотел сказать, что для тебя твоя жизнь должна быть важнее, — он хмыкнул. — Вот только оратор из меня никакой.

— Я заметила, — я тоже успокоилась и поняла, что сейчас с ним разговаривать о важном совершенно бесполезно. Но сердце все равно не на месте. — Ладно, пошли, наркоман…

Черт!

— Вот, держи, — минут через пять он протянул мне два наполовину прохудившихся кошеля.

— Мне-то это зачем?

— Так лучше будет. По крайней мере, сам себя в ближайшие дни я не угроблю. Ты ж этого хотела, так? Ну, вот и спасай утопающего, елки-палки.

Я не знала, куда их положить, поэтому просто положила в карман, надеясь, что в таком платье денег грабители искать точно не станут.

Целых два часа мы шли куда-то вперед. На все мои вопросы Йен отвечал туманно, отнекивался, а иногда просто молчал, будто воды в рот набрал, и навряд ли из него кто-нибудь смог бы вытащить хоть слово.

Все это время я за ним внимательно наблюдала, удивляясь тому, насколько он разбит. Я даже и представить не могла, что такой легкомысленный идиот, крадущий деньги у священников и шляпы у служителей закона, может быть настолько подавлен и мрачен, словно прямо над ним сгустились тучи.

Признаюсь, после той стычки с ведьмой я думала, что его поведением меньше больше не озадачить, и оказалась чертовски неправа.

Определенно с ним что-то случилось, но что? Еще раз касаться этой темы я не рискнула.

Наконец, мы вышли к воротам вдвое меньше предыдущих. Они никем из солдат не охранялись и выходили на узкую заросшую травой тропку, которая петляла меж деревьев растущего вблизи перелеска, а затем спускалась с холма вниз.

— Мы уходим из города?

— На время. Я ведь говорил: у нас здесь дело.

— То есть мы идем… убивать? Сказал бы сразу, я бы хоть подготовилась.

Конечно, глупо, но я все еще не свыклась с мыслью, что теперь по-настоящему охочусь на всяких монстров, желающих отвинтить мне голову от плеч, и лишний час осознания этого мне бы не помешал.

— Что, перед смертью не надышишься? — Йен впервые за весь наш путь улыбнулся. — Расслабься. Сразу в бой бросаются только придурки и идиоты-суицидники, а я, несмотря на весь свой запас саморазрушения, пока в их число приписываться не собираюсь. Подготовка — главная часть нашей работы.

— А я думала, бой.

— Ну, и он тоже…

Я порядком устала. Городской воздух, хоть я к нему и привыкла за всю свою жизнь, все равно оставался спертым и жарким даже в такие прохладные дни, и когда мы укрылись в нежных очаровательных тенях деревьев, я смогла свободно вздохнуть. И на душе сразу же стало намного легче, будто с нее скинули давние оковы.

Но спустя десяток минут все снова стало хреново.

Мы поднялись на небольшой холм. Йен приложил ко лбу ладонь, прикрывая глаза от солнца, и внимательно пригляделся перед собой, а я нервно сглотнула.

Прямо перед нами раскинулось огромное мрачное кладбище, остававшееся таковым даже при свете дня, и от одного вида этих покошенных деревянных и каменных крестов у меня по спине пробежали ледяные мурашки.

— И к-кто на этот раз?

Йен облокотился на мое плечо и ухмыльнулся.

— Вурдалак, девчонка. Вурдалак… И знаешь, кто у нас снова будет приманкой?

Естественно, зная нас, вы уже сразу можете сказать, что все пошло не так, как задумывалось. Я и сама не раз задавалась вопросом, откуда взялось такое редкостное невезение, но каждый раз в размышлениях натыкалась на абсолютный тупик. Что ж, видимо, это судьба…

Мы ходили по кладбищу. Я с некой доли опаски, оглядывая небольшие земляные холмы, встречающиеся почти на каждом шагу, а Йен — с интересом, внимательно упершись взглядом себе под ноги.

— Скверно… — пробормотала я, когда наткнулась на совсем малюсенький холмик, размером с младенца. Судя по надгробию, он здесь и лежал.

— Да уж, — вздохнул проводник, вытянув из-за спины свое копье, мирно покоившееся в ножнах на заклепке, а затем стал забивать его порохом, утрамбовывая все это дело специальной тонкой кисточкой.

Шли минуты, а мы все блуждали меж закопанных в землю гробов и не находили ничего интересного, что может быть хоть как-то связано с промышляющим здесь вурдалаком.

Как оказалось, за прошедшие шесть месяцев именно здесь задрали шестерых горожан — по одному в полнолуние. Казалось бы, какого черта они забыли на кладбище, но этого никто не знает. Они просто уходили из домов, а наутро от них находили лишь разбросанные по округе обглоданные кости и кишки, виртуозно накрученные на одни из этих каменных крестов.

Я боялась, что Йена опять подставят, но пока на нас никто не нападал. Хотя кто знает, еще не вечер…

— Сегодня годовщина, — после долгого молчания сказал проводник.

— Я не просила ничего рассказывать.

— О, да, — фыркнул он. — Ты так тихо не просила, что у меня началась настоящая изжога, так что заткнись и слушай. Я выговориться решил, лови момент: такое не часто бывает.

Кивнув, я стала внимательно слушать, смотря себе под ноги — пару раз мне в ногу чуть не вонзились острые осколки засохших костей, а одна из таких даже процарапала голень от колена до пятки, неудачно разломавшись надвое.

— Мы с тобой в чем-то похожи, девчонка, как это не смехотворно звучит. Мы одиноки, разве нет? Я всегда чувствовал себя одиноким, даже когда мои родные были живы. Нет, вру, моя сестра еще жива, но один Холхост знает, где ее носит. Она меня ненавидит.

— Почему?

Проводник задумался, а потом вздохнул.

— Нас было пятеро: папа, мама, я, брат и сестра. Отец умер, когда мне было десять. В этот же день. Был зарублен топором в собственном доме, пока все остальные спали, — его голос охрип, но он продолжал говорить. — Его тело разрезали на части мясницким ножом и выбросили догнивать в канаву. Потом брат. Тоже в этот самый день. Кажется, мне тогда было пятнадцать, когда я застал его смерть. Ему вырезали живьем сердце и печень, а потом просто бросили в лесу как какого-то сдохшего пса, не дав упокоиться в земле.