Марина Ли - Школа Добра

– Маленькая еще! – пояснил он свои действия и почти ополовинил бутылку одним продолжительным и вкусным глотком.

– Вельзевул Аззариэлевич?

– Иди сюда! – поманил он меня пальцем вместо ответа, а когда я к нему наклонилась, зачем-то понюхал мою голову и непонятно прокомментировал:

– Нормально...

Что-то я вдруг стала опасаться за рассудок своего директора. Все-таки любовь – странная штука.

– А вы ее любите, да? – спросила я, преданно глядя в глаза ректору Ясневскому и одновременно размышляя над тем, как бы конфисковать у него недопитый алкоголь.

На вопрос мой второй папа не ответил, но зато приложился к бутылке, допил все до капли и снова поманил меня пальцем. С жертвенным видом я подставила свою макушку для очередного понюха.

– Любишь – не любишь... Дети вы. Тут. А!

Он махнул рукой и зачем-то полез под кровать. Там что-то глухо звякнуло, бомкнуло, а потом ректор выбрался ко мне с еще одной бутылкой.

– Любовь, Юла, это такая болезнь...

– Любовь – это такая игра , – невежливо, но категорично перебил Звездинский грустным голосом, – в которой выигравшему достается смерть...

А потом запел что-то неимоверно печальное и такое красивое, что у меня сердце перевернулось, а кровь, кажется, потекла в обратную сторону:

– Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Бо не можу далi йти я...

Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Я не хочу бiльше йти.

– А ты говоришь – любовь... – сказал Вельзевул Аззариэлевич и посмотрел на бутылку в своей руке с каким-то непонятным отвращением, а потом спрятал ее под кровать, поднялся и скрылся в ванной комнате, чтобы вернуться через несколько минут совершенно трезвым, собранным и с неожиданным вопросом:

– И что мне теперь прикажешь с тобой делать, Юлиана Волчок, а?

– Вы в том плане, что после всего, что я здесь увидела, вы просто обязаны лишить меня жизни?

Хохотнул грустно.

– Я про то, что ты – как магнит для неприятностей... Ты зачем пришла-то? Случилось что опять?

Я неопределенно пожала плечами.

– Может, и случилось... Но мне-то кто об этом скажет? – небрежно почесала кончик носа. Надеюсь, что небрежно, потому что на самом деле я таким тривиальным способом пыталась набежавшие слезы прогнать.

– Мне про Лизу Сияющую вообще айвэ Лиар рассказал. А если б не рассказал? Если бы я обо всем вчера впервые услышала? Нет, хорошо, что у меня было время об этом подумать, взвесить все. А если б не было?

– Если б я был султан, – запел пельмень. –

Я б имел трех жен!

И тройной красотой был бы окружен...

– Муня, не шали! – ректор ласково погрозил Звездинскому пальцем и аккуратно закрыл крышечкой поглотитель звука.

– И теперь опять. Ошейник сняли, спасибо, конечно... Но как сняли? Почему сняли? Зачем было мне сон начаровывать?

– Александр, что же, отказался тебе на твои вопросы отвечать?

– Я не спрашивала... – проворчала я смущенно. – Да он все равно же не ответит! Я у него про Стража уже пятьсот раз спрашивала, он твердит одно: пока ничего неясно. Но мне-то еще неяснее, чем ему. Для меня его «неясно», может быть, вообще... Вельзевул Аззариэлевич, а зачем вы коньяк спрятали, а?

– Ох, как скверно-то... – ректор покачал головой. – Ошейник с тебя сняли не потому, что Александр согласился на условия королевы. Можешь не бояться и идти спать.

– Да я не поэтому вообще! – предательски покраснела я.

– Я так и понял, ага. Ошейник сняли, камень я лично уничтожил. Утром в Школу возвращаемся. Иди спать, Юлка.

Ну, в Школу так в Школу.

– Мне бы с папой поговорить, – промямлила я напоследок, – пока он еще тут.

– Не тут они, – ректор махнул рукой. – Отбыли всем двором готовить почву для объявления о свадьбе... Все потом, ладно? Я тебе дома сам, лично, на все вопросы отвечу, договорились?

И что мне оставалось? Вздохнуть, бросить тоскливый взгляд на кровать пана Ясневского, под которой он хранил свой ароматный коньяк, схватить молчаливого Григория, подхватить коробочку со Звездинским, и к себе отправиться.

– Я рад, что ты пришла, – произнес мне в спину директор Школы Добра. – Спасибо.

Черт, ну как же все-таки его жалко!

***

Напоследок малышка улыбнулась неуверенно, мелькнула кончиком хвоста, нечаянно зажала край халата дверью, беззаботно рассмеялась и, наконец, ушла. Возникло ли желание отправить следом за ней незаметную тень? Возникло. Отправил ли ее ректор Школы Добра? Нет.

Вельзевул Аззариэлевич Ясневский с непривычной для самого себя неуверенностью пожевал губами, кивнул своим мыслям, а потом уселся на кровать и запустил обе пятерни в давно уже не черные волосы. Грустная мысль о том, что врать нехорошо, в очередной раз мелькнула в голове, в очередной раз вызвала почти незаметный со стороны приступ неуверенности в себе, после чего ректор Школы Добра уверенно произнес:

– Баста! Я решил. К чертям Стража и предсказание. Мне хватит сил.

Должно хватить. О том дне, когда давно забытая боль всколыхнулась в сердце, вспоминать не хотелось, но пришлось. Пришлось, потому что Катерина – не думать о ней, не думать, не вспоминать, не сравнивать и забыть, что такое боль – Катерина сказала, что удивительная девочка обязательно сотрет грань между прошлым и будущим и принесет мир всей семье. И давно уже не юный Ясневский даже почти поверил в призрачное счастье, а затем все рухнуло.

О чем он узнал раньше: о том, что малышка родит ему семерых внуков или о том, что ей нельзя возвращаться в Школу? Наверное, второе прежде. Девочка все еще не научилась пользоваться своим даром, а учить уже и смысла нет. Все равно не научится. И все же... семеро внуков… Они так основательно перевешивали на весах судьбы, что...

Долбанное стихийное предсказание! Долбанный призрачный страж! Почему все сразу – и обязательно на Шурку? Опыт, возраст, интуиция – все кричало и махало красной тряпкой, привлекая внимание: молчи, только молчи!!!

И при всем при этом молчание казалось предательством. Почему?

Дети.

Они убивают нас.

Вельзевул Аззариэлевич взял с прикроватного столика «Историю разделения миров» и открыл на закладке. «Тринадцать предводителей стали тринадцатью стражами, демонами пограничья, тем, чего не существует, тем, что никто не может увидеть. За серыми капюшонами они не прячут своих лиц, потому что прятать нечего. За невзрачными балахонами они скрывают ничто, пустоту и тщетные надежды».

– Говорите, демоны… Ну-ну…

«В старых летописях рассказывалось, что Судья, вынося приговор, обмолвился случайно о том, что и у вечности есть грань. И тот, кто эту грань охраняет, всегда найдет возможность украсть глоток магии для того, чтобы обрести свободу».

– Один глоток магии, – проворчал директор Школы Добра. – Для того, чтобы этот глоток сделать, надо же иметь голову… Хотя бы потому, что именно в ней находится рот…