С. Моргенштерн - Принцесса-невеста

Побеждён.

Человеком в чёрном.

Последний молниеносный выпад, и великолепная шестипалая шпага вылетела из его руки. Иниго беспомощно замер на месте. Затем опустился на колени, склонил голову и закрыл глаза.

– Сделай это быстро, – сказал он.

– Скорее у меня отвалятся руки, чем я убью такого мастера, как ты, – ответил человек в чёрном. – С тем же успехом я мог бы уничтожить да Винчи. Но, – и тут он ударил Иниго по голове эфесом шпаги, – поскольку я не могу позволить тебе преследовать меня, пожалуйста, пойми, что я испытываю к тебе глубочайшее уважение. – Он ударил ещё раз, и испанец упал без сознания. Человек в чёрном быстро связал его руки вокруг дерева, и оставил Иниго спящим и беспомощным.

Затем он вложил свою шпагу в ножны, взял след сицилийца, и ринулся в ночь.

– Он победил Иниго! – сказал турок, не уверенный, хотел ли он этому верить, но не сомневающийся в том, что новость была печальной; он любил Иниго. Иниго был единственным, кто не смеялся, когда Феззик просил поиграть в рифму.

Они быстро двигались по горной тропинке в направлении границы Гульдена. Тропинка была узкой и по ней, словно пушечные ядра, были разбросаны камни, поэтому сицилийцу, который должен был не отставать, приходилось нелегко. Феззик легко нёс Лютик на плечах; она всё ещё была связана по рукам и ногам.

– Я не расслышал, повтори, – окликнул сицилиец, и Феззик остановился, ожидая, пока горбун догонит его.

– Видишь? – указал он пальцем. Далеко внизу, в самом начале горной тропинки, был виден бегущий человек в чёрном. – Иниго побеждён.

– Невообразимо! – взорвался сицилиец.

Феззик никогда не осмеливался противоречить горбуну.

– Я такой тупой, – кивнул Феззик. – Иниго не проиграл человеку в чёрном, он победил его. И, чтобы доказать это, он надел одежду человека в чёрном, его маску, капюшон и сапоги, и набрал восемьдесят фунтов.

Сицилиец покосился на бегущую фигуру.

– Идиот, – набросился он на турка. – Ты до сих пор не способен отличить Иниго от другого человека? Это не Иниго.

– Я никогда не учусь, – согласился турок. – О чём бы меня ни спросили, я обязательно отвечу неправильно.

– Иниго, должно быть, поскользнулся, или был обманут, или побеждён каким-то другим нечестным путём. Это единственное вообразимое объяснение.

Вообразимое допустимое, подумал гигант. Но не осмелился сказать этого вслух. Не сицилийцу. Он мог бы прошептать это Иниго поздно ночью, но теперь Иниго был мёртв. Ещё он мог бы прошептать переместимое грабимое плетимое, но это всё, что он успел придумать, прежде чем сицилиец вновь заговорил, а это всегда означало, что ему надо слушать очень внимательно. Когда сицилиец видел, что Феззик думает, он мгновенно выходил из себя. Он едва ли представлял, что кто-то вроде Феззика способен мыслить, и никогда не спрашивал, о чём тот думает, потому что ему было совершенно всё равно. Если бы он узнал, что Феззик рифмует, он бы рассмеялся, а затем нашёл бы новые способы заставить Феззика страдать.

– Развяжи ей ноги, – приказал сицилиец.

Феззик опустил принцессу на землю и разорвал верёвки, связывающие её ноги. Затем он растёр её лодыжки, чтобы она смогла ходить.

Сицилиец немедленно схватил её и дёрнул прочь.

– Догоняй нас быстрее, – сказал он.

– Инструкции? – спросил Феззик, почти паникуя. Он ненавидел, когда его оставляли самого по себе, как сейчас.

– Прикончи его, прикончи его. – Сицилиец начал приходить в раздражение. – Сделай это, раз Иниго подвёл нас.

– Но я не могу фехтовать, я не умею фехтовать…

– Твоим способом, – сицилиец уже едва держал себя в руках.

– О, да, хорошо, моим способом, спасибо, Виццини, – сказал Феззик горбуну. Затем, призвав для этого всю свою отвагу: – Мне нужен намёк.

– Ты всегда говоришь, что понимаешь силу, что она принадлежит тебе. Используй её, мне плевать как. Жди его там, – он указал на крутой поворот горной тропинки, – и разбей ему голову, словно яичную скорлупу. – Он показал на камень размером с пушечное ядро.

– Я могу это сделать, да, – кивнул Феззик. Он изумительно кидал тяжёлые вещи. – Но это будет не очень-то честно, не так ли?

Сицилиец вышел из себя. Когда такое происходило, он становился пугающим. Большинство людей кричат, орут и прыгают. Но Виццини был другой: он становился очень-очень тихим, и его голос звучал словно голос покойника. А его глаза превращались в огонь.

– Я скажу тебе одну вещь, и повторять не буду: останови человека в чёрном. Останови его навеки и навсегда. Если ты провалишься, никакие оправдания не помогут; я найду себе другого гиганта.

– Прошу, не бросай меня, – сказал Феззик.

– Тогда делай что я тебе велю. – Он снова схватил Лютик и захромал по горной тропке, пока не скрылся из виду.

Феззик взглянул вниз на фигуру, бегущую к нему по тропинке. Всё ещё далеко. Достаточно времени, чтобы попрактиковаться. Феззик поднял камень размером с пушечное ядро и нацелился на трещину в скале в тридцати ярдах от себя.

Фьють.

В яблочко.

Он поднял камень побольше и бросил его в линию тени, которая была в два раза дальше.

Не совсем фьють.

На два дюйма правее.

Феззик был удовлетворён. Даже промахнувшись на два дюйма, он попал бы в голову, если целиться в центр. Поискав немного, он нашёл идеальный камень для броска; он лежал в руке как родной. Затем Феззик направился к крутому повороту тропинки и притаился в самой густой тени. Невидимый, тихий, он терпеливо ждал со своим смертоносным камнем, подсчитывая секунды, оставшиеся до того, как человек в чёрном умрёт…

Турецкие женщины славятся размерами своих младенцев. Единственный известный науке новорождённый, весивший более двадцати четырёх фунтов на момент появления на свет, был продуктом южного турецкого объединения. Всего же в книгах регистрации турецких госпиталей записано одиннадцать детей, весивших при рождении более двадцати фунтов. И ещё девяносто пять, весивших от пятнадцати до двадцати. Все эти 106 херувимов сделали то, что младенцы обычно делают при рождении: они потеряли три или четыре унции, и у них ушла почти целая неделя, чтобы снова набрать их. Точнее, 105 из них потеряли вес сразу после рождения.

Не Феззик.

За свой первый день он набрал фунт. (Поскольку он весил лишь пятнадцать и родился на две недели раньше срока, доктора не слишком-то забеспокоились. «Это оттого, что вы родили двумя неделями раньше», – сказали они матери Феззика. «Это всё объясняет». На самом деле, конечно же, это ничего не объясняло, но когда доктора чем-нибудь сбиты с толку, что происходит куда чаще, чем нам всем кажется, он всегда хватаются за что-то в окрестности трудного случая и добавляют: «Это всё объясняет». Если бы мать Феззика родила позже срока, они сказали бы: «Ну, ребёнок родился поздно, это всё объясняет». Или «Ну, во время родов шёл дождь, и дополнительный вес – всего лишь влага, это всё объясняет».)