Андрей Валентинов - Рубеж

Гринь выждал момент и вывернулся — пошла впрок наука дядьки Папюка. Правда, дядька не учил, что делать, когда дубиной по голове огреют…

Очнулся в темнице. Не то подвал без окон, не то глухая ночь. И голова гудит.

— Есть тут кто?

— Есть. Оклемался, чумак?

— Да что мне сделается, Ярина Логиновна?

Смешок. Вишь, гордая сотникова — и не хочется смеяться, а хихикает.

— За что нас повязали, а, чумак?

Гринь пожал плечами. Руки оказались связаны, но не за спиной, а перед грудью. И на том спасибо.

Постанывал в углу сверчок. Тихонько так, по-домашнему.

— Слышь, чумак… Ты не молчи.

— А о чем говорить, Ярина Логиновна? Молиться разве что…

— Ну, помолись.

И Гринь принялся читать молитвы, все, которые знал; сперва душе сделалось легче, но потом окончательно сел и без того охрипший голос, и некстати вспомнился отец Гервасий — как он творил «экзорцизмы» над малым невинным ребенком…

— Что замолчал?

— Сейчас… горло прочищу.

Снова смешок.

— Чумак… а ты много по свету ходил? И что видел?

По голосу казалось, что сотникова сейчас заплачет. Гринь проглотил слюну.

Думал, вернется из чумаков в родное село — ребятишки проходу не дадут. Все будут выспрашивать; ан по-другому сложилось. Ребятишки от Гриня, как от нечистой силы, зато Ярина Логиновна, гляди ж ты, интересуется.

Тошно сотниковой. Все уже понимает — но вслух сказать боится. Страшно.

— …А степь, панна Ярина, она как тарелочка круглая. День идешь, два идешь… Иногда татарская шапка над травой замаячит — тогда зброю наготовишь и ждешь, а сердце — как заяц. Но татары не трогали ни разу.

Разбойнички — было, а татары…

— А у меня Агметка был, — сказала сотникова ни с того ни с сего. — Берег меня, как дочку. Сам вот лег, а меня уберег… зачем?!

Гриню сделалось душно. Помнил он этого татарина; тогда, в лесу, в засаде… И не в упрек сотникова об Агметке вспомнила — а Гриня словно каленым железом прижгли. Из-за него, предателя!..

— Из-за меня, — шепотом отозвалась сотникова. — Возомнила я, девка, себя великим полководцем! Постанывал сверчок.

— Я вот что думаю, чумак, — сказала Ярина другим, обычным своим насмешливым голосом. — Пан Мацапура… прости Господи… здесь перед нами был. Оттого они взбеленились, как речь нашу услышали. Решили, что мы тоже, ну… колдуны!

Колдуны?! Гринь вспомнил залу в страшном замке, куда привела его, поддерживая под локоть, мертвая мать. Кору на стенах и кровь на полу. Ясно, что колдун, чернокнижник, чортов прихвостень, вот только как же?..

— Панна Ярина, — голос дрогнул, — то, может быть, мы…

— …в пекле?

Слово было сказано; некоторое время стояла тишина, и сверчок примолк, только на голове у Гриня ворочались, поднимаясь торчком, отросшие волосы.

— Нет, панна Ярина. Нет! Я-то понятно, меня, зрадника, пекло так и ждет… А вас-то за что? И всех этих людишек, разве они такие уж грешники?

Вздох.

— Книжка есть такая. Мне Хведир рассказывал… — она запнулась, но овладела собой. — Так вот, там как раз про пекло. И сказано, что перед самым пеклом — ну, перед воротами… Есть местность, где честные нехристи живут. Ну, не грешники они — но не крещеные. В рай не возьмешь — и в котел не за что. Понимаешь?

Гринь закрыл глаза — все равно разницы никакой. Темень — она и есть темень. Девка-то какая башковитая оказалась. Все сходится — и даже страшилы эти, про которых сотникова, по счастью, не знает.

— А пан Мацапура… — выдохнул Гринь.

— …А он как раз чорт и есть! Едет в самое пекло, ведьму с собой тащит и…

— А братика-то за что?! Дите невинное!

— А я почем знаю? Может, он братика-то отдал уже на воспитание где-нибудь на хуторе, потому как чортов сын, но нагрешить не успел еще Понимаешь?

— Нет, — сказал Гринь после паузы. — С ним братик. Чую я его. Мы все время разными дорогами ехали, но в одну сторону. Чую.

— Значит, мы тоже в самое пекло едем, — упавшим голосом сказала сотникова. Помолчали.

— Чумак… а что с нами эти… делать-то будут? Если мы и так вроде как померли?

Гринь вздохнул:

— У мертвых, панна Ярина, голова не болит и раны не ноют. Живые мы. Темень понемногу переставала быть густой и непроглядной — обозначились какие-то щели, дыры, а под потолком, похоже, даже оконце.

— Что же нам делать-то, чумак? — видно, Ярина Логиновна долго колебалась, прежде чем так спросить. И совсем уж решилась было молчать — но в последний момент слово вырвалось.

Допрашивал выборный. И начал с того, что бросил перед собой на стол тяжеленный кожаный кнут — и в пекле, видать, батоги в чести!

Гринь долго объяснял, что для разговора ему надо развязать руки. Развязали, но с опаской — видать, пан Мацапура со спутницей изрядно здесь накуролесили. Затекшие руки сперва не слушались; выборный хмурился и готов был взяться за батог. Наконец Гринь совладал с собой и начал «разговор». Наблюдавшая из угла сотникова то и дело заходилась нервным сдавленным смехом.

Пальцы, приставленные к голове наподобие рогов, означали для допросчика корову, а никак не чорта, зато рожу в кружочках-"окулярах" и выборный, и его подручные узнали сразу. Половина их слов была, вероятно, ругательствами — но одно, повторенное несколько раз, Гринь запомнил и постарался выговорить сам.

Выборный склонил голову к плечу. Довольно кивнул; ободренный Гринь принялся изображать черную ведьму Сало и качать на руках несуществующее дитя. Еще одно слово выучил, означающее, по-видимому, младеня, ребенка.

Выборный глядел недоверчиво. Гринь размахивал руками, повторял непривычные языку слова «злодей» и «ребенок», тыкал пальцем себе в грудь, доказывая, что дитя принадлежит ему, а Мацапура его украл. Выборный, размышляя, указал на сотникову и о чем-то спросил; вероятно, он полагал Ярину Логиновну матерью чортового дитяти, а Гриня — отцом. Сотникова покачала головой и этим все запутала; выборный нахмурился, поднес руки лицу и пальцами растянул собственные глаза: вот, мол, как выглядел ребенок. Из вас, мол, ни один не похож!

— Объясни ему, что мы не колдуны, — устало попросила Ярина Логиновна.

Легко сказать! Гринь перевел дыхание. Посмотрел выборному в глаза; скрутил пальцы колечками, изображая «окуляры», несколько раз повторил — «злодей», «злодей». Указал на сотникову; взмахнул воображаемой шаблей, так, что девушка даже отшатнулась. Взмахнул снова; подошел к Ярине и указал выборному на плечо ее, бедро и щиколотку.

— Это ты зачем? — сотникова нахмурилась.

Выборный заинтересовался. Приблизился к девушке — сотникова отстранилась и по-кошачьи блеснула глазами. Выборный, не оборачиваясь, дал знак подручным — те придерживали взвившуюся Ярину, пока выборный без стеснения, но и без излишнего нахальства осматривал зарубцевавшиеся раны.