Андрей Валентинов - Рубеж

В третий раз перекреститься не пришлось. Замерла рука. Помнила Ярина книгу об Иове. И о Сатане клятом помнила, да как-то не задумывалась.

— А потому и землю сгубить Противоречащий отнюдь не сам задумал. Да не о том речь. Пойдем, снова посмотрим. Вместе.

Как вставала — трость подал, руку калачиком согнул. И впрямь кавалер! Возле окна дивное началось. Поглядел Дикий на небо, прищурился и принялся в карманах шарить. Долго шарил — видать, глубокие карманы панские.

— А вот гляди, Ярина Логиновна! Нравится? Взяла, в руках повертела. Зеркальце? Нет вроде. Стекло, да какое-то мутное. Словно коптили его. Тронула пальцем — не мажется.

— Сие, панна сотникова, оптика называется. Не простое стекло — с дымом. А как через него глянешь, все больше кажется — в четыре раза. Знатные тут мастера! Ну-ка, проверь!

Поглядела Ярина на Дикого Пана — и чуть не отшатнулась. Экое чудище! Черный, словно арап, рожа — с гарбуз знатный!

— Поняла? Ну, а теперь — на солнце взгляни. Не бойся, глаз не обожжешь.

Делать нечего. Взглянула.

Маленьким было солнце — словно плошка медная. Плоское, а по краям — вроде темной каймы. Даже обидно Ярине стало — это ли светило, что жизнь всем дает?! Фу ты, химерия!

— А теперь — влево. Чуть-чуть.

Серым казалось небо, словно то, во сне виденное. И странно гляделось на том небе черное пятнышно. Вроде как школяр-неряха кляксу посадил.

— Так это что — Аспид? — поразилась она.

Отняла мутное стекло — и зажмурилось. Яркое солнце в этих краях!

Задумался Дикий Пан, крутнул ус, губами пухлыми причмокнул.

— Про Аспида, Ярина Логиновна, книга «Рафли» пишет. А для того пишет, чтобы всем ясно стало. Не Аспид это, понятно. Да не в названии дело. Скоро пятно вырастет, хоботом вниз опустится. А в тот хобот весь сей мир и вытянет. Вот так!

Не удержалась — снова на небо взглянула. Пятнышко — и пятнышко, маленькое, еле разглядишь. А вот ежели разглядишь…

— Никак дыра? — поразилась она. — Словно небо насквозь проткнули! Ничего не ответил Мацапура. Кивнул только.

— Надо гетьману… кнежу написать!.. — быстро заговорила Ярина. И осеклась. Кнежу Сагорскому? А может, еще и самой приехать — со своей же головой на блюде?

Да и к чему писать? Ведь знает кнеж! Знает!

«… Незаконный… несанкционированный переход господина Мазапуры через Рубеж каким-то образом нарушил его функционирование… существование. Более того, вероятна угроза нашему миру… Сосуду… реальности».

Прав был, выходит, пан прокурор Иллу!

— Но что же делать, пан Станислав? Сказала — и язык прикусила. Как только повернулся? Прости, пан Станислав, лыцарь благородный! И на это ничего не ответил Мацапура. Руки за спину заложил, голову понурил. Шагнул к пустому кнежскому креслу. Не дошел, назад повернул.

— Написал я кнежу Сагору, Ярина Логиновна. Неглуп он, поймет. Да что толку? Чародеев позовет? Лапки лягушачьи сушить станет? Снова повернулся к креслу, шагнул — и опять назад повернул.

— И через Рубеж не перейти. Ни с визой, ни с чародейством! Как в домовине!

Всмотрелась Ярина. Или кажется ей, или вправду Дикий Пан труса спраздновал? Да неужто?

Вот так дела!

— То пан Мацапура не знает? — усмехнулась она. — Рубежи те по милости зацного пана закрыты. Ой, пан, пан мостивый! Такой чернокнижник — и в силок попался! Ровно тот мугырь, что гвоздем палец колол да чорта в полночь ждал!

Дернул плечом Мацапура. Смолчал. А Ярине и в самом деле весело стало.

— Попов, говоришь, слухать не надо? Так ведь попы разные есть. Вон Еноха Хведир, которого ты батьки лишил, мудрые слова сказал как-то. Нельзя материи тонкие трогать, потому как из них мир Божий соткан. А ты, пан моцный, сапогом проломиться решил!

Сказала — и возгордилась. И ведь запомнила! Эх, мало им с Хведиром-Теодором толковать пришлось! А если и толковали — то все про материи да энергии эти тонкие, будь они трижды!..

Эх, Хведир, Хведир! Встретимся ли?

— Ну, считай устыдила, Ярина Логиновна. Вот выберемся, так я прямиком в обитель Межигорскую отправлюсь. Власяницу надену, вериги с два пуда. И почну слезы лить. Слезы лить — и образам кланяться… Да это ежели выберемся, смекаешь?

Ярина очнулась. Далеко Хведир, а Дикий Пан — вот он. Ухмыляется, усы гладит. Видать, опамятовался.

— Я так прикидываю, панна сотникова. Месяц у нас — не больше. И за тот месяц извернуться нам следует. Понимаешь ли?

— Извернуться?

Дернулась трость в руках. Если бы не нога бессильная, размахнулась, полоснула бы поперек ненавистной рожи.

— Ой, умен ты, пан Мацапура! Ой, умен! Давай, вертись, а я погляжу. Весело глядеть будет!

— Ничего-то ты, видать, не поняла, Ярина Логиновна! Вздохнул Мацапура, каптан на брюхе оправил. К окошку подошел, стеклышко дымное к глазу приставил.

— Вчера-то меньше было. Растет! Нет, Ярина Логиновна, смотреть я стану. А ты — вертеться. Дурак кнеж Сагор — талисман волшебный из рук выпустил! А за меня не бойся, моя ясочка. Не выпущу!

Заперты двери. На окнах переплет мелкий, не открыть, не выглянуть. Темница! А что не подвал сырой, а покои богатые — велика ли разница? Только и осталось — горницу шагами мерить. Да и то, много ли пройдешь с ногой хворой? Раз, другой…

— Отворите! Отворите!

Тихо. Слуг — и тех нет. Словно бы вымер замок.

Присела Ярина на край кровати, трость уронила. Нагибаться не стала — ни сил, ни надобности. К чему? Гулять не покличут.

— Эй, кто-нибудь!

Никого! То есть тут они, небось в коридоре стоят, а отозваться боятся.

Суров Дикий Пан, сумел пахолков в руки взять! Если и осталась тут душа добрая, то все одно — не поможет.

Страшно!

Ну почему так выходит? Почему только раз довелось с упырем этим лицом к лицу сойтись, шаблей о шаблю ударить? Все бы отдала за дедову «корабелку», да где она теперь? Разве что у Юдки, пса панского узнать.

Да и не одолеть ей Дикого Пана. Страшно, смертно бьется! Словно и впраду — бес. Бес?

Задумалась Ярина, подбородком в кулаки сжатые уперлась. В одном просчитался Дикий Пан — дал ей время. Не иначе, слишком в себе уверен. И то — в полной воле она, Ярина Загаржецка, у этого изверга. Захочет — на дыбу подвесит, захочет — на ложе бросит…

…Плеснула краска в лицо. «Стало быть, сердце с перцем? А, Ярина гновна? Какова ты с шаблей — знаю…» Не вспоминать бы, так не забудется! Как навалился, как в лицо задышал… Нет, нельзя! Нельзя вспоминать! Потом вспомнит — когда час настанет эго Пана в клочья рвать! Потом!

Мотнула головой панна сотникова, словно мару прогоняла. Не взять шаблей беса. А иначе если? Вроде бы и умен Мацапура, и «Рафли» колкие читал…

Умен?

Усмехнулась Ярина, на покрывало тканое легла, руки за голову закинула. Вспомнилось, как спорил как-то с попом валковским химерный чародей Панько. Панотец Никодим ему из Библии словеса, а румяный пасичник щурится, усмешкой рот кривит: «Умен ты, батюшка, умен. Да только ум у тебя — дурак!» Не великого ума Дикий Пан!