Андрей Валентинов - Рубеж

Спрячь за высоким забором девчонку —

Выкраду вместе с забором!..

Ну и хай тебе грець! — кради на здоровье.

Мы хоть Господа-Бога покамест не встречали, а с чортом привелось… тоже, значит, не голота бесштанная!

Тут замок вроде пониже стал. И море куда-то схлынуло. Луга, поля; рощица жиденькая поодаль. Небо черным сделалось, звезды злые, моргают от недосыпа. А на донжоне замковом народу поприбавилось: тут тебе и девка, тут тебе и баба, тут тебе и…

— Хведир! Яринка!

Не углядел сотник Логин, как беглый чортяка в окошко витражное завернул. Так и влетели следом: сотник с есаулом конные, Забреха с Громом — со всех четырех колес.

Пал чорт об пол каменный — и сгинул, только смолой в стороны брызнуло.

А Забреха, оказывается, все Змия достать норовил.

Все шарашил вслед из кулемета.

Так что стенам в зале крепко досталось.

…Они замешкались. Все. И первым опомнился не кто иной, как Консул Юдка. Дернулся, выгнулся мартовским котом, с губ его слетело Имя Дин — и Тени разом отступили.

Сале, пожалуй, могла бы и сама это проделать, но опоздала.

Вот он, Денница, лежит на каменных плитах и, кажется, не дышит. Неужели — конец?!

— Сейчас, сейчас… — рыжий пламень бороды глушит бормотанье Консула. — Ой, Проводник, давай-ка вместе! уходит ведь!

Он уже склонился над мальчишкой, который сейчас больше похож на призрак, чем на живого… человека? Водит над ним руками, сплетает Имена я хитрую вязь, не давая измученному Деннице уйти до конца, раствориться по Внешнем Свете. Сале торопливо падает рядом, больно ударившись коленями; хватает край эфирного кокона, пеленает обмякшее тельце. О себе думать некогда: вся сила, что есть, щедро льется в ребенка. Не так уж много той силы у Сале Кеваль, но остановить, задержать, не позволить уйти — хватит с лихвой.

А не хватит — на консульские Имена плечом обопрется.

— Братик! братик, не помирай!..

Вокруг бестолково мечется чумак. Знал бы как, помог бы, но не знает. Оттого и слюной брызжет, руками машет, того и гляди, зашибет.

— Сюда иди! ко мне! — властно приказывает женщина. — Ладонь, ладонь на грудь клади! Да не мне, придурок! — брату! Вот так. Вытащим мы твоего братика, кончай орать!

Лицо чумака наливается восковым глянцем; не лицо — снятые сливки. Но ладонь с младенческой груди, против сердца, убрать не спешит. Ничего, парень здоровый, от него не убудет. Потом вином отпоим… красным, трехлетним…

— Хведир, ты б помог панне сотниковой вниз спуститься, — Консул наконец разгибает спину и поднимается на ноги.

— Под пули? — мрачно огрызается бурсак, блестя окулярами. — Раскомандовался, душегуб?! Гляди, из пистоля стрелю!

— Не хочешь, как хочешь, — Юдка на удивление покладист. — То-то сотник Логин обрадуется: прибыл в гости, а писарчук Хведир от отца родную дочку прячет! Как мыслишь, чем наградит?

Ответа он не ждет.

Ответ написан на лице бурсака. В зале горели факелы и редкие свечи — освещая исковерканные пулями стены и окна, скалящиеся осколками выбитых стекол. Посреди зала, прямо на руинах, что были совсем недавно роскошью обеденного стола, красовалась здоровенная бричка. Похабно торчал, задранный вверх, ребристый ствол незнакомого оружия. В углу фыркали, били копытом насмерть перепуганные кони, которых распрячь-то успели, а вот вывести из зала во двор — нет.

Не до того сейчас было сотнику Логину и его черкасам! Радостно гогоча, обнимались они с братьями Енохами, лупили друг дружку по плечам, аж пыль столбом! А сам сотник дочку свою на руки подхватил — да так и закружился волчком по зале, вокруг брички, еще больше пугая лошадей!

Сале даже завидно стало: вот ведь радость у людей! И плевать им, что земле под ногами, небу над головой считанные дни, если не часы, жить осталось. Скажи им сейчас тот каторжник в терновом венце, который у веселого Стася на стене вверх ногами висел, что вот допляшут, дорадуются, и пожалуйте на последний суд, — в лицо ведь рассмеются…

«А ведь я когда-то тоже умела так. Забыть обо всем, и — головой в омут, когда есть только „здесь“ и „сейчас“, только ты и ом, когда сбывается небывалое, когда — вольному воля… Неужели это и впрямь была я?! Неужели это возможно снова? Хоть на миг! на малую чуточку!..»

«А ты как думала? — ответила та, что таилась внутри Куколки. — Или даже на краю бездны станешь лгать и притворяться?! Игры закончились, сестра. Время нарушать запреты. Время жить, жить и умирать. Но — самой собой! Поняла, глупая?!»

И Сале молча кивнула.

Кокон трещал по швам. Куколка стремительно превращалась в бабочку. Еще немного — и…

— Ярина! Яринка моя! Живая! — орал во всю глотку между тем счастливый Логин. — А я, старый дурень, уж думал — ты с боженькиного рая за нами явилась! Так это тебя нам за спасение душ христианских благодарить да славить надо?!

— Не ее, — голос Консула Юдки разом отрезвил всех. — В первую голову вот их двоих славьте. И не скупитесь, панове: им любая слава мала,..

Юдка бережно опустил Денницу на скамью, вытер пот с детского лба, и только тут до Сале Кеваль дошло, что черкасы попросту НЕ ВИДЯТ беспамятного мальчишку! Да и только ли его?

На этот раз она опередила Консула.

Тени вновь отшатнулись прочь — и всем явилось: распростерт на полу длинный, нескладный каф-Малах, Блудный Ангел, исчезник из Гонтова Яра. А рядом, на скамье — чудной мальчишка в ореоле из тумана сизого.

Отец и сын.

— Вот им, панове, в ножки кланяйтесь. Себя не пожалели, а вас, добродии, за шкирку выволокли!..

— Померли никак? — шепотом осведомился один из Черкасов, с головы до ног обвешанный взрывными зарядами.

«Бонбами» — вспомнила женщина нужное слово.

— Живы, Дмитро, живы… Но близко к краю прошлись, не сглазить бы! Пуп надорвали за ваше здоровьице. Гнить бы вам, панове, на Околице до скончания веков, аминь… Ну и мы с панной Яринкой подсобили самую малость.

«Самую!.. малость…» — гулко ударило эхом в стены. Пошло метаться по углам. И услышали люди в душах своих тайное шептанье: «Видел я сынов восхожденья, и мало их. Если их тысяча — я и сын мой из них. Если их сто — я и сын мой из них. Если двое их — это я и сын мой».

Услышали и ответное:

«Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был сотворен, до нынешнего. А если отец мой со мной — со дня, когда был сотворен мир, до нынешнего. А если будут товарищи наши с нами — от дня сотворения мира до конца времен…»

Первым молча поклонился, сняв косматую папаху, тот самый черкас, что «Померли?..» спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А сотник Логин стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол.

Плюнул в сердцах:

— Дожил! За дочку душу продал, хлопцев растерял, будто лузгу жеваную, слово черкасское ногами топтал! — а теперь еще чортова семейка да жид-капосник с того света вытащили!