Андрей Валентинов - Рубеж

Заклятый бьет в броске с пола — снова медным яблоком рукояти.

По хребту.

Достигни удар цели, человек с тухлым взглядом упал бы со сломанным позвоночником, парализованный — но живой!

К счастью, удача теперь была на моей стороне: ночной гость, словно почувствовав опасность, в последний момент начал оборачиваться — отчего удар обрушился вскользь, разодрав одежду вместе с кожей спины. Желтые кривые клыки ощерились в лицо Рио, из выгребной ямы рта потянулась ниточка кровавой слюны. Острие меча угрожающе ткнулось в грудь чужака, напротив сердца, — остановись! стой, погибнешь! сдавайся! — две лапы в ответ ухватили клинок, но ноги, непослушные ноги подвели своего владельца.

Человек с тухлым взглядом упал вперед.

И меч вышел у него из спины.

Мироздание содрогнулось! Эфирные вихри хлестнули со всех сторон, сметая завесы, прорывая Рубежи, верша слияние возможного с невозможным! — сейчас, сейчас вода нарушения хлынет под корни Древа Сфирот, раскроются набухшие почки на ветвях, давая дорогу Истинному Свету, как уже было однажды, — и я наконец обрету цельность… Скорее, скорее, я устал ждать!..

Но почему слабеет невидимый ветер, иссякает влага чуда, почему вновь смыкается треснувшая было скорлупа?.. Не надо! Неужели снова… Ведь вот он, убитый, валяется на полу, с мечом в сердце, и над ним в оцепенении застыл герой Рио, нарушивший, нарушивший — НАРУШИВШИЙ!!! — Условие заклятия!

Почему?!

Заклятый нагибается над лежащим.

— Мертв, — бормочет он, судорожно дергая щекой. — Странно, уже окоченеть успел…

Существо на полу дернулось, и Рио невольно отшатнулся. Отчаянно завизжала на кровати перепуганная до смерти женщина, зажав ладонью рану на шее. Человек с тухлым взглядом рывком извлек из груди меч аккуратно положил его возле стены и сел.

— Сале, беги! — в крике героя стыло отчаяние.

— Сале? Нет!.. Сале, это правда ты?

Голос — хриплый и одновременно пронзительный — безумным скрежетом разорвал ночь, и даже Рио застыл на месте, словно налетев на невидимую преграду.

Этот голос нельзя было не узнать.

— Хоста?! — выдохнул герой; и я проклял удачу, обернувшуюся чудовищной насмешкой, — дважды просить у Заклятого смерть для одного и того же человека и дважды не дотянуться до вожделенной цели!

— Хоста?!! Что с тобой? Ты… тебя же убили, я сам видел! Обнаженный Рио присел на корточки перед живым мертвецом. Женщина, кажется, начала мало-помалу приходить в себя, но по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Вместо лишних слов она молча потянулась к изголовью, где стоял тяжелый подсвечник на семь свечей и лежало огниво.

Я к тому времени обосновался на крючке стенной вешалки и мог не опасаться, что при свете меня заметят.

— Убили, — прошептал тот, кого раньше звали Хостой, стараясь пригасить свой жуткий голос. Это у него получилось плохо. — Убили меня, Рио. Холодно мне. Мертвый я. Мысли… сгнили мысли. Сале… ты хоть жива?

Вспыхнула свеча, за ней — другая, и люди наконец смогли рассмотреть мертвеца.

— Жива, — проскрежетал мертвец, и в тухлом его взгляде червями сплелись боль и облегчение. — Помрачение на меня нашло. После смерти… бывает. Я палач; я слышал. Добей меня, Рио! Я для тебя добивал, добей и ты… для меня. Крови я мало выпил. Вот-вот память уйдет — тогда я опять на вас брошусь. Отруби мне голову, Рио… пожалуйста. Ты не бойся, покойникам головы рубить — сущая безделица!.. я знаю, я палач…

— Я… я не могу, Хоста! Не могу!

— Добей! — бывший палач неожиданно вцепился в руку своего бывшего спутника поистине мертвой хваткой. — Упокой мою душу! Не хочу — так…

— А як же ты хочешь, катюга? — весело спрашивают от двери. — У рай до святого боженьки хочешь?! Некрещена душа, в чужой землице зарыта, чужими людьми кончена, — не, нема таким рая…

Старый ведьмач стоит на пороге. Хитро щурится на непотребную картину: голые мужчина с женщиной и оживший мертвец на полу.

Одно неясно, Панько: зачем тебе я как соглядатай понадобился?

— Ну что, ведьма роблена, не сладила сама с моим опырякою? — толстым ногтем пасичник скребет подбородок, ухмыляясь. — Велел же тебе пятки салом смазать — а ты упираешься, лезешь поперед батьки в пекло! Ладно, пани ясна, — на цей раз Панько тебя стращал, чтоб думала впредь, як ведьмачей за кожух… Неделю даю, на сборы, а больше не дам. Поняла, ясна пани?

— Зачем… зачем ты его? — вместо ответа на откровенную угрозу женщина кивает в сторону притихшего, сжавшегося в комок Хосты. — Зачем?!

— Я? — вожак местного Ковена пожимает плечами. — Та ваш приятель я без Панька готовый опыряка был, когда я пришел. Ну, пособил трошки, не без того…

— А… второй? Лекарь? — герою все с большим трудом удается держать себя в руках.

— А, той парубок, что Крамольником кличут? Той помер совсем. Як честные люди. Покрестить его успели, вот и помер, як всяка християнська душа. Ликар, говоришь, был? Если добрый ликар — теперь в раю вареники ест!

— Ухо ему отрубить, что ли? — скучным голосом интересуется Рио у женщины. — Или язык отрезать, чтоб не болтал глупостей? Как думаешь, Сале?

Кажется, на этот раз Панька проняло. Понял: этот убить не убьет, а вот язык и впрямь отрежет — Глазом не моргнет.

— Ты, хлопче, думай, що балабонишь, — глядя в сторону, бормочет он. — А то как бы не пришлось тебе завидовать тому бурсаку, что панночку мертвую три ночи у церкви отчитывал…

— А ты думай, что делаешь, когда покойников поднимаешь! Говори: чем теперь Хосте помочь можно?

— А чем опыряке допоможешь?! — пасичник искренне изумлен. — Разве что отнести до кого, чтоб кровушки посмоктал? Так я и отнес!

— А покой дать ему можешь?

— Ну…

— Не «ну», а делай, что сказано!

— Больно ты прыткий, хлопче! Добрый опыряка всегда в хозяйстве пригодится! Покой ему… Може, и упокою, если вы драпанете отсюда без разговоров, та болтать лишнего не станете. А приятелю вашему и так непогано! Був катом, заризяк всяких на той свет отправлял — а теперь что? Да то же самое! Ему не привыкать… Ладно, ладно, иду, — Панько явно заметил, как изменилось лицо Рио. — По рукам? Вы отсель выметаетесь за неделю — а я тогда его, може, и упокою!

Ведьмач присел, ловко взвалил потянувшегося к нему мертвеца на плечи и поковылял к выходу.

Я вылетел следом.

Я знал, чего добивался старый ведьмач, приглашая меня в свидетели. Местный Ковен вынес приговор несговорчивому пану-чернокнижнику, начав с первого, самого простого, — предупреждения его пассии, — и бывший каф-Малах должен был это знать.

Зачем?

Неужели чтобы передать сыну?!

Старый, очень старый человек ругается.

…Ну вот, и так вечно: едва больной еврей, которому давно пора на тот свет, собирается вздремнуть, как являешься ты! И гонишь сон прочь своей дурацкой болтовней. Что тебя беспокоит на этот раз, позор мироздания? Может быть, ты хочешь, чтобы я открыл тебе все сокровенные замыслы и стремления Святого, благословен Он? Тогда я должен сразу разочаровать тебя: я не знаю, каковы Его сокровенные замыслы и стремления! — надтреснутый кувшин старческого бормотания течет каплями язвительной надежды. — Если да, то можешь сразу уходить, а мне таки удастся урвать клочок сна…