Андрей Валентинов - Рубеж

В то же время Сале-Куколка превращалась в сонное привидение, слоняясь из угла в угол с застывшим лицом.

Она умела ждать правильно, завернувшись в кокон снаружи и внутри.

Мастер научил, будь он проклят.

Из коморы, где жил герой Рио, доносился глухой лязг металла. Герой с самого утра возился со своим боевым железом, собираясь перед отъездом вновь переодеться в привычный доспех. Это тоже правильно. Это тоже успокаивает. Брать надо только свое — привычное, знакомое издавна. Чужому доверия нет, любой Проводник это знает назубок. Тем более что перед обедом один из сердюков, отобранных Юдкой в сопровождение, расщедрился и приволок заезжему пану пистоль, долго уговаривая взять с собой «верную зброю». Когда заезжий пан вежливо, но твердо отказался, услужливый сердюк долго шептался во дворе с товарищами, пока наконец не пришел к странному выводу: для такого моцного пана пистоль-маломерок, пусть и турецкий, — кровная обида. Была принесена рушница-кремневка и рог с порохом. В результате Рио молча выставил доброхота за дверь вместе с его рушницей. Совет во дворе продолжился, из арсенала на свет божий была извлечена гаковница совершенно непомерной величины, вкупе с прилагающейся к ней треногой.

Сердюк откашлялся, гордо подкрутил ус и пошел делать пану приятное.

Чуть позже, после грохота, треска и проклятий, он долго еще хромал по двору, делясь с товарищами недоумением относительно раздражительного пана и выбитого собственной спиной окна.

— Ну нема у нас кулеврины! — воздевал сердюк руки к небу, охая и демонстрируя неплохое знание огнестрельного оружия. — И мортиры нема!

Где ж я ему… Когда о случившемся доложили пану Юдке, Консул долго хохотал, утирая слезы, и ничего не сказал.

Сале еще немного постояла в коридоре. Вернулась в библиотеку, к назойливому портрету, — но тот молчал.

Обиделся. Без видимой причины вспомнилось, что вчера герой напился вдрабадан.

Вышло это случайно или сознательно — Сале понятия не имела. Хотя знать хотелось. Просто в воскресенье, ближе к вечеру, на низких санях-гринджолах, запряженных лохматой кобыленкой, приехал треклятый ведьмач. Рудый Панько вел себя как ни в чем не бывало, низко поклонился «ясной пани» и мигом затрюхал на кухню. Вскоре сердюки перетаскали туда из саней два мешка с солью и множество глиняных жбанов с медом. Панько юлой вертелся рядом и драл глотку, требуя, чтобы гречишный ставили отдельно, липовый отдельно, а какой-то «соняшник» — и вовсе отдельно, лично для пана Станислава.

Минутой позже толстяк-кухарь выбрался наружу, начав с дедом долгий, невообразимо шумный торг.

— Полтора карбованца? — орал он, ударяя оземь шапкой, после чего принимался топтать шапку сапогами. — Сдурел, дед?! Да за полтора карбованца я выкормленного кабана куплю! Кожух дубленый куплю, еще и папаху смушковую! Скидывай цену!

— А соль, соль-то яка?! — не сдавался Панько, подначиваемый развеселившимися сердюками на купеческие подвиги. — Поглянь, блазень ты этакий! — разве ж то «крымка»?! Это ж «бахмутка», самочистейшая! — нет, ты поглянь, поглянь, языком сунь! Кожух он купит… папаху он купит… хрена он купит за полтора карбованца, да и хрена-то не купит!..

Кухарь в сотый раз совал языком, кривился, и торг начинался сызнова. Когда наконец денежный вопрос был кое-как улажен, Панько засобирался обратно. Видимо, он был изрядно доволен итогом торговли, потому что на посошок сунул сердюкам бутыль с…

Сале показалось, с водой.

— Выпейте, хлопцы, — задумчиво буркнул ведьмач, дергая бороденку — Выпейте на помин души… не глядите, что халява, — добрый чвирк, Двойной перегонки!..

— Чьей хоть души-то? — сразу несколько рук вцепились в бутыль с чвирком — не отнимешь.

Рудый Панько только малахай поглубже нахлобучил да побрел к саням.

Дескать: эх, хлопцы, был бы помин, а душа для него завсегда сыщется!

Когда дед укатил восвояси, а сердюки успели для разгона пропустить по чарке-другоп, во двор спустился Рио. Он постоял-постоял, глядя перед собой и словно забыв, зачем выходил из коморы, потом решительно направился к сердюкам и обеими руками поднял бутыль. Пока он пил прямо из горлышка, щедро заливая грудь, в глазах собравшихся вокруг мужчин родилось и выросло до необъятных размеров чистое, искреннее восхищение.

Двойной перегонки.

Сале еще подумала: так сельские дети глядят на канатоходцев и бродячих фигляров.

— Сальцем, сальцем заешьте, ваша мосць! Даже кухарь метиулся от дверей своей обители поучаствовать в этом чуде: пан гуляет разом с сердюками!

— Заешьте, не побрезгуйте!

Герой заел, смахнул слезу и подсел к выпивохам.

Сверху высунулся из окна пан Юдка, глянул сумрачно, но встревать не стал.

В него плечи, як у бабы, В него очи, як у жабы, В него усы, як у рака, Сам недобрый, як собака! — вскоре оглушительно затянули сердюки, со значением косясь на окно. Сам недобрый, як собака! — блаженно подтягивал странствующий герой, утирая слезы.

Еще позже вся компания ушла со двора, горланя песни и смачно обсуждая прелести шинкарки Баськи, а также лихой вдовушки Солохи, к которым они, собственно, и направлялись — добавить во всех смыслах. Вернулись далеко за полночь; когда именно, Сале не запомнила, потому что легла спать. Разбудило ее мерное громыхание в коридоре. Сунувшись туда прямо в ночной сорочке, женщина обнаружила героя в полном доспехе, марширующего из угла в угол без особой цели и смысла.

— А, С-Сале… — герой попробовал улыбнуться и неожиданно икнул. — Ежиха Сале со стальными иголками… Не сп-пится?.. и мне не с-с-с… не с-с-спи… а, чтоб его!..

И продолжил маршировать.

— Ты б шел ложиться, — женщина сперва хотела высказать Рио все, что думала о его несвоевременном загуле, но сдержалась. Сдержалась легко, удивившись собственной покладистости. Мельком подумалось: а славно было б упиться вдрызг самой!.. почему раньше ей не приходило в голову такого простого выхода?! — захлебнуться, забыть, не думать, не помнить и просто шляться в коридоре, мешая честным людям коротать ночь в честном забытьи…

— Заказ! — вдруг возвестил герой, с лязгом садясь прямо на пол. — Большой Заказ! Не поверишь, Сале, — я т-так его хотел… т-так ждал… дождался. И к'Рамоль тоже дождался… и Хостик… сейчас рады, н-небось!.. до смерти рады. Скажи, Сале! — кому я мешаю на этом свете? Кому? Скажи! Ехал, думал: денег заработаю… миры посмотрю… Насмотрелся! Сыт по горло! Ведь ты тоже сдохнешь из-за меня, а я останусь жить дальше, жить и переезжать с места на место, нянчась со своим запретом на убийство! Они пошли к бабам, эти парни, и я пошел вместе с ними… скажи. Сале! — зачем я пошел с ними?!

— Успокойся, Рио, — женщина села рядом, остро чувствуя холод, идущий от половиц.