Андрей Валентинов - Рубеж

Юдка кивнул, промолчав.

— Тогда командуй. Оборона — на тебе.

— Факелы б на стены надо, — Юдка словно, в свою очередь, прочел наши с Рио мысли. — Одна беда: задует ветром…

Мацапура ухмыльнулся и хлопнул своего надворного сотника по плечу. Тот аж качнулся.

— Не задует. Мне ли тебя учить, как ветродуя заговаривать?! Ладно, тебе еще силы понадобятся… Сам сделаю.

И, махнув рукой Сале, он скрылся в дверях. Сале с моим сыном на руках послушно двинулась за паном Мацапурой. Я чуть было не подтолкнул Рио шагнуть следом; но нас задержали.

— Ну вот, пан герой, пришла пора харч отрабатывать, — рыжая бородища Юдки оскалилась белым льдом зубов. — Наверху, я думаю, и без жидов да героев справятся. Или пан — колдун?

Пан не колдун.

Пан следует за надворным сотником, отдающим распоряжения сердюкам.

Пан готов отрабатывать харч.

Старый, очень старый человек не в духе.

Ругается.

Впрочем, он всегда не в духе; и почти всегда ругается.

— Некогда мне с тобой лясы точить, надоедливое ты существо! — слышу я прямо с порога.

«С порога» — это скорее поэтический образ, нежели правда. Я еще ни Ризу не переступал порога его жилища — ни приходя, ни удаляясь. Обычно я выхожу из стены или из колонны. Странное дело: чем плотнее внешне материальные предметы этого Сосуда — тем легче мне торить сквозь них путь! Надо будет как-нибудь поинтересоваться…

— Почему? — спрашиваю я, зная: этот вопрос действует на старого рав Элишу, как запах вина — на горького пьяницу.

— Что — «почему», ошибка Святого, благословен Он?! Ну вот, из-за тебя богохульствую… Что — «почему», я тебя спрашиваю?! Это хорошо.

Теперь уже он меня спрашивает. Значит, сложилось.

— Да, кстати, тебя можно поздравить? — спохватывается старый, очень старый человек. — Ты уже обзавелся потомством?

Это он просто так. Он и сам прекрасно знает: время не значит ничего, ни для меня, ни для рав Элиши. Для него моя Ярина будет вечно ходить в тягости, и он не доживет до ее разрешения от бремени — только потому, что время для одних идет, для других бежит, а для третьих…

«Что это такое — время?» — спрашивают третьи.

— Глупый, глупый каф-Малах еще не исполнил заповеди «Плодитесь и размножайтесь»! — смеюсь я, до половины утонув в стене. — Зато глупому каф-Малаху хотелось бы знать, как исполняют эту заповедь истинные Существа Служения, громоздя Рубеж на Рубеж!

— Ты совершеннолетний? — в ответ интересуется рав Элиша. Пожимаю плечами.

— Я так и знал, так и знал…

— Что именно?

— Что ты ждешь от старого, больного человека непристойностей, дабы слушать и гнусно ухмыляться в ответ! Не выйдет! Потому что бейт-Малахи плодятся вполне пристойным (с их точки зрения!) образом… Известно ли тебе, что до тринадцати лет в человеке еще нет души — есть лишь ее зародыш, искорка «нэр-дакик», которая в день совершеннолетия притягивает к себе душу из круговорота «гилгулим», готовую воплотиться для исправления?!

— Да, рав Элиша. Ты однажды говорил мне об этом, а также о том, что изначальное число душ конечно, и поэтому они иногда вынуждены воплощаться частично… но позволь, я спрашивал о другом!

— Он спрашивал! Нет, люди добрые, только послушайте, что говорит этот неудачник! Он спрашивал! А про то, что мир держится на праведниках, на тех цадиках, кто, сам того не ведая, служит ответчиком за мир перед Святым, благословен Он, — об этом ты не спрашивал?! О том, что большинство праведников с виду отъявленные грешники, как фарисей Савл, любитель кидаться камнями, или рабби Акива, треть жизни проведший в пьянстве и распутстве, — об этом ты тоже не спрашивал?!

Молчу.

Иначе замолчит он.

— А то, что если будущий цадик до своего совершеннолетия, до воспринятая истинной души попадет в безвыходное положение, грозящее ему смертью, если при этом он будет испытывать терзания не только телесные, но и душевные, не в силах помочь себе и близким своим, и если он очень пожелает… Ты спрашивал, что будет тогда?! Ты спрашивал, что случится, если вопль такого мальчишки вонзится в небеса — и в ответ получит исполнение желаний?! Ты… ты…

Старый, очень старый человек долго кашляет.

И впервые не отталкивает мою руку, когда я тянусь за двенадцать рубежей и протягиваю ему чашу, наполненную прохладой водопадов Джур-джур.

Капли текут на всклокоченную бороду.

Тишина.

— Он спрашивал… Глупый, глупый каф-Малах! — бесплатный сыр бывает лишь в мышеловках! За исполнение желаний приходится платить, и чаще всего платишь самим собой. Наивные люди! Надо обладать очень богатым воображением, чтобы придумать Дьявола и его присных. Надо полагать свои души слишком большой ценностью — и здесь они правы, даже ежеминутно втаптывая эту ценность в грязь! — чтобы вообразить рогатого скупщика лежалого товара…

Я жду.

— Пойми, беспутный бродяга: никогда такому мальчишке не стать совершеннолетним. Никогда ему не воспринять в себя истинную душу, а то гнездо для души, та искорка «нэр-дакик», что тлела внутри него, превратится в куколку, личинку, зародыш Существа Служения! Отныне бывшему мальчишке жить в обнимку с Запретом. Он может стать великим воином, или могущественным мудрецом, или… Но самим собой он быть перестал, и мир теперь будет раскрашен для него лишь в два цвета — черный и белый, как видят наш мир бейт-Малахи. Глупец, ну зачем тебе понадобилось это знать?.. ну зачем?!.

Бегу. Но даже за сотню Рубежей отсюда я слышу тихий, срывающийся голос старого человека, кашляющего в духоте своего дома.

— …и когда бренное тело Заклятого умрет, выходит из него бейт-Малах, чтобы крепить собой Рубежи между Сосудами… а в мире становится одним праведником меньше, и в небе все чаще повисает радуга, говоря безмолвно:

«Договор расторгнут, и заступника нет…»

Бегу.

Прочь. Нет, не убежать. Не убежать от иного знания: как рождаются подобные мне?

Если Заклятый все-таки нарушит Запрет, каким бы он ни был, если бывший мальчишка променяет Служение на Свободу, вновь встав на грань уничтожения… если… Бегу.

Зала была о пяти углах, с куполообразным потолком. На уровне примерно второго этажа ее опоясывала легкая галерея, снизу смотрясь ажурной пентаграммой; такая же пентаграмма, только гораздо меньше, выложенная инкрустированным паркетом, красовалась на полу, в Центре.

Внутри нижнего знака, ближе к углам, были вбиты пять заостренных кверху колышков из осины.

А в витражи стрельчатых окон билась вьюга.

Словно силилась, дикая ведьма, в куски разнести эту радужную роскошь, удивительную там, где больше смотрелись бы узкие щели бойниц.

Пан Станислав хлопнул в ладоши. Почти сразу в дальнем углу открылась неприметная дверца, и из нее вышел человек. Нет, не так — бывший человек. Давно бывший. Деревянным шагом пан Пшеключицкий прошествовал к своему господину, привычно встав у него за спиной.