Виктория Угрюмова - Все волки Канорры

— Удачи, — отозвались Юлейн, Зелг и Такангор.

Демоны ничего не сказали. Они знали своего лорда-маршала не одну тысячу лет, и понимали, что удача здесь ни при чем. С ней или без нее, он все равно сокрушит и Батаара, и сотню других врагов — сильнее и опаснее. Это доказывает, что не стоит слишком полагаться на статистику. Жизнь не подчиняется и статистике, она полна сюрпризов, и если об этом не помнить, многие из них могут показаться неприятными.

Змеерукий не привык к фамильярности. В Аду над ним стоял только Князь Тьмы, а он имел моды хватать своих вельмож за хвост или крылья и неистово дергать, привлекая к себе внимание. Лорд-маршал резко развернулся и распахнул невероятную пасть, намереваясь проглотить наглеца, но тут же отпрянул, оглушенный дикими криками. В ушах у него звенело, как после выступления баньши, и он изумился: надо же, такой субтильный человечек, а так знатно верещит.

Такангор сочувственно загудел что-то под нос. Он с необычайной отчетливостью вспомнил то изумительное летнее утро, когда всю Кассарию подняли на ноги радостные вопли жреца-энтузиаста. С тех пор минотавр уже узнал, что Мардамон кричит для ясности. Он думает, что чем громче, тем его лучше понимают.

— Подождите! — вопил Мардамон, дергая Сатарана за кончик крыла. — Не надо вы! Можно лучше я? Можно?! Ну, можно?

— Зачем это вам? — подозрительно спросил Юлейн.

— Это же Батаар! — еще громче закричал жрец, чтобы и древнеступу было понятно.

— Батаар, — подтвердил Кальфон. — А вы васипас?

— Я не васипас. Я—Мардамон.

— Тогда какое отношение вы имеете к Батаару? — не унимался Кальфон.

— У нас в Таркее все знают Батаара. Мой папа был жрецом Батаара.

— Папа — васипас? — не сдавался Кальфон.

— Папа — не васипас, — рассвирепел жрец. — Папа — папа Мардамона.

— Почему? Вы стали Мардамоном раньше, чем он стал папой?

Шипеть на демона — не самая лучшая идея, но Мардамон зашипел. Кальфон стал накаляться — в прямом смысле слова, пламя загудело вокруг него, как в доменной печи.

— Друзья, друзья, — примирительно заговорил Зелг. — Давайте вернемся к Батаару.

— Перед тем, как эмигрировать в лучший мир, — сообщил жрец гордо, — папа научил меня древнему заклинанию. Называется «Обидные слова». Батаар слышит эти слова, очень обижается и молча уходит.

— Молча?

— Даже не пикнув.

— Так-таки возьмет и уйдет?

— Он очень обидчивый.

— Что же вы, голубчик, казенного курьера обидели?

— Позвольте! Я его не обижал!

— Как же, не обижали. А он пришел такой обиженный.

Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»

— А знаете, — внезапно сказал Сатаран. — А давайте, чего там, хорошая идея.

— Правда? — изумился Зелг.

— Как слеза феникса. Вот смотрите: сначала Батаар грохнет этого энтузиаста нам на радость и облегчение, потом я повергну Батаара в прах, потом Дьюхерст разотрет его в пыль, а после этого мы все дружно и спокойно продолжим воевать.

— Шикарный план, — одобрил Такангор. — Только нам не подходит.

— Почему?

— Мардамон дорог милорду как память о днях минувших.

— Дорог? — подозрительно спросил Карающий Меч Князя Тьмы.

— Дорог, — вздохнул Зелг, думая про себя, какой же это все-таки шикарный план.

* * *

Когда, почувствовав всплеск грандиозной враждебной силы, тетя Вольпухсия ударилась в истерику и принялась метаться над головами недоумевающих противников, которые колдовскими способностями не обладали и, естественно, ничего особенного не ощутили, Гризольда не на шутку рассердилась. Вот почему, говорила она впоследствии, выступая на общем заседании Фейника, дилетантов нельзя допускать до поля битвы. В самый решительный момент они берут и роняют престиж, с таким трудом завоеванный профессионалами.

— Тетя! — рявкнула она самым грозным своим басом. — Тетя, сядьте на место, вы не позитивны!

Тетя Вольпухсия обессилено плюхнулась на одну из ступенек воздвига, громко пророча всем скорое поражение, плен и смерть. В этот миг пирамида вздрогнула и, как и предполагалось планом обороны, без лишних эффектов растворилась в воздухе. Престарелая фея с криком свалилась на какого-то из топорников, напугав того до икоты; несколько десятков солдат, бегавших от кассарийских оборотней вокруг пирамиды, внезапно оказались лицом к лицу со своими преследователями — их очень травмировало, что серебристые чешуйчатые чудовища, похожие на помесь гигантского волка с некрупным драконом, радостно потирали лапы, предвкушая расправу; конечно, изумились и испугались все нападающие — от королей и их свиты до последнего оруженосца; но нашелся еще один индивид, на которого исчезновение воздвига подействовало гораздо сильнее, чем можно было ожидать от существа его происхождения и нешуточных возможностей.

Батаар растерялся. Только что за его спиной возвышалось симпатичное оригинальное строение — лично он не отказался бы от такого храма, и вдруг оно куда-то подевалось. Если такая большая вещь пропадает бесследно, то какие еще сюрпризы поджидают на этой кошмарной равнине? Он по-прежнему не знал, как в огромной, суетливой и ужасно подвижной толпе мелких смертных найти тех, кого ему полагалось истреблять. Все люди были для него на одно лицо — крохотные, шустрые, шумные, драчливые. Когда-то с ним уже случился странный конфуз: человечки, которые ему поклонялись, призвали его на помощь в каком-то очень важном для них сражении. Откликнувшись на их мольбы и отличные жертвы, он явился лично утрясать конфликт, и его до сих пор грызли смутные сомнения: возможно, он все-таки истребил не тех, кого следовало бы, потому что с того самого дня верноподданные васипасы куда-то запропастились.

И без того скверное настроение отставного бога окончательно испортилось, когда до него доскакали Рыцари Тотиса.

Лорд Саразин полагал, что, появившись на поле боя, Батаар сразу обрушится на самых опасных противников вроде циклопа или титана, и его рыцари увидят, что этот монстр на их стороне. Во всяком случае, думал он, мешать они ему не будут, а если потом решат присоединить его голову к остальным трофеям, то он их осуждать не станет. Но бог васипасов так медлил с любыми действиями, что поборники света и справедливости не получили никаких свидетельств его добрых, по отношению к ним, намерений. Отважный сотник Рыцарей Тотиса, уже видевший мысленным взором, как его производят в магистры за этот беспримерный подвиг, обошел задумчивого Батаара с правого фланга, дал небольшой крюк и направил золотистое сверкающее на солнце копье в центр его обширного тыла. Что показалось богу особенно обидным, что именно в этот момент в древнеступе взыграли какие-то дремучие инстинкты.

Где среди тряпок и морской травы, которыми он был набит, лежали эти самые инстинкты, что пробудило их к жизни, почему сейчас, а не минутой раньше или часом позже, не знал никто. Таксидермисты впоследствии неплохо заработали на статьях и исследованиях на эту сенсационную тему и надолго сделались кумирами подрастающей молодежи, читателей «Чучела-ворчучела» и «Новых радостей таксидермии». Дормидонт умудрился получить денежное вспомоществование на исследование инстинктов Жабы Юцапфы, а Морис написал… Но о Морисе потом.