Алина Лис - Изнанка гордыни

Мужчина побарабанил пальцами по краю стола.

— Скажите, вы когда-нибудь были в Батлеме?

Батлемская лечебница для умалишенных смердела.

Госпиталь божьего слуги святителя Бартоломеуса, где мисс Каррингтон имела счастье трудиться два дня в неделю по вторникам и пятницам, тоже не благоухал розами. В больнице стоял запах болезни, вонючих мазей и травяных настоек и сырой штукатурки. Однако он был привычен и даже чем-то приятен. И уж, разумеется, не шел ни в какое сравнение с резкой до невольной слезы вонью, окружавшей здание Батлемской лечебницы подобно ядовитой кисее.

Батлем пах, вонял, смердел экскрементами хуже, чем деревенский нужник. К смраду от коллектора примешивалось амбре гниющего мяса, перебродивших до состояния однородной бурды помоев и полуразложившихся трупов.

Запах безумия.

Эмма побледнела, покачнулась и вынуждена была опереться о руку своего спутника.

— Аккуратнее, мисс Каррингтон, — предупредил Найтвуд. — Лучше дышать через рот.

Она так и поступила, но это мало помогло. Едкая вонь, казалось, вторгалась в тело через поры кожи, отравляя организм ядовитыми миазмами.

— О боги, как возможно было довести лечебницу до такого состояния? — прогнусавила Эмма, прикрывая нос платком. — Здесь же содержатся люди!

Гонфалоньер покачал головой.

— Это не совсем люди, мисс Каррингтон. А все свободные средства Ордена уходят на наше дело.

Второй вещью, поразившей Эмму, была ужасающая, застарелая грязь и разруха, царившие в лечебнице. Даже самая нищая ночлежка для рондомионских побирушек была чище. На полу и стенах то и дело встречались пятна, о происхождении которых не хотелось лишний раз думать. Вдоль коридора, нисколько не стесняясь присутствия людей, сновали жирные крысы, в углах белели клочья паутины, похожие на куски ветхой ткани.

А третьей стали звуки. Звериный вой, крики, в которых не было ничего человеческого и членораздельные вопли — имена святых и матершина, богохульства и плач “мама, мамочка” из-за запертых дверей, сливались в жуткую симфонию тоски и безысходности. И, если ступив на порог Батлема, мисс Каррингтон узнала запах безумия, то теперь она услышала его голос.

Они прошли по выстывшему коридору мимо запертых комнат, заполненных безумцами. Эмма бросила короткий взгляд сквозь зарешеченное окно и прокляла свое любопытство.

Когда они спустились по темной узкой лестнице, стало чуть легче. Сюда тоже долетали крики и проклятия, но расстояние глушило невыразимый ужас жалоб умалишенных. Здесь, в подвале, это можно было выносить. А к отвратительному смраду, как оказалось, человек способен притерпеться.

— Обычно мы держим его здесь, — сказал Найтвуд. — Но иногда переводим на первый этаж. По мнению управителя, пребывание там становится наказанием, но я не разделяю этой уверенности. Кажется, этот… эта тварь только развлекается, когда мы делаем так.

— На первый этаж? В общую палату? — содрогнулась Эмма, вспоминая случайно подсмотренный за решеткой ад — копошение изможденных тел в обрывках одежды, оскаленные хари, на которых не осталось ничего человеческого, и давящая, невыносимая атмосфера страдания, душевной муки за той гранью, что можно вытерпеть, не утратив рассудок.

Отчего-то особенно ей запала в душу молоденькая девушка — подросток, почти ребенок с привлекательным, но абсолютно пустым и равнодушным лицом. Она лежала на животе поперек кровати и теребила в руках трупик крысы — подол длинной рубахи заброшен на спину, в сумерках непристойно белеют обнаженные ягодицы.

Впусти туда здорового, уравновешенного человека, и через час пребывания он ничем не будет отличаться от прочих обитателей Батлема.

— О нет. Это было бы слишком опасно. Не для него, для них, разумеется. Помните, что я говорил, мисс Каррингтон? Никаких физических контактов! Вы даже представить не в силах ни его возможности, ни степень угрозы.

Мысленно Эмма снова содрогнулась. Ей предстояла встреча с настоящим чудовищем. Легендарным монстром. Найтвуд мог бы не повторять свои предупреждения — мисс Каррингтон была усердной ученицей и хорошо помнила все, что слышала и читала об этом создании.

Гонфалоньер остановился у неприметной двери в конце коридора и зазвенел ключами. Эмма выслушала и запомнила его пояснения, каким ключом следует отпирать каждый из трех замков. Также она послушно вложила руку в распахнутую пасть чудовищной гаргульи. Клыки магического сторожа слегка кольнули кожу, пробуя кровь Эммы на вкус.

— Теперь она запомнит вас, — сказал Найтвуд то, что Эмма и так знала. — И пустит в следующий раз, когда вы придете без меня.

Эмма подумала, что мужчина нервничает не меньше нее самой, оттого и несет что попало. Подумала, но спросила о другом:

— Неужели так необходимо, чтобы я приходила сюда совсем одна?!

— Если он вас признает и согласится общаться, то да, — Найтвуд вздохнул и вдруг взял ее руки в свои ладони. Эмма вспыхнула, тщетно пытаясь скрыть смущение и радость. — Мисс Каррингтон! Эмма! Нам очень нужны сведения, которыми обладает этот… это создание. Очень нужно его сотрудничество. Я понимаю, что просить вас участвовать в таком — жестоко и недостойно мужчины, но все же… он уже отказался беседовать с пятью другими адептами, которых мы к нему присылали. На вас вся надежда.

— Я все понимаю, мистер Найтвуд, — голос Эммы прервался от волнения.

Он никогда не говорил с ней подобным тоном. И уж тем паче никогда не говорил таких удивительно приятных слов. Она почувствовала, как за спиной вырастают крылья. В этот момент Эмма готова была сделать для него все что угодно, если нужно, дневать и ночевать в камере опасного пленника, но выяснить все, что нужно Джозефу…

Джозеф… Такое красивое имя.

— Что я должна сделать, чтобы понравится ему.

— Ничего. Просто будьте собой.

Эмма кивнула с сомнением. Если заключенный уже отказался беседовать с пятью куда более квалифицированными и опытными адептами, то отчего Найтвуд так уверен, что он не прогонит Эмму?

Гонфалоньер понизил голос. Каждое его слово медом лилось в непривычные к похвале уши Эммы.

— Вы удивительная, умная и сильная женщина. Я восхищаюсь вашей смелостью и решительностью. И умоляю — будьте осторожны! Это создание хитрее и опаснее тысячи демонов!

— Я помню все, о чем вы рассказывали, мистер Найтвуд. И обещаю быть осторожной.

Он еще раз сжал ее пальцы. Так, словно не хотел выпускать. Словно волновался. И Эмма подумала, что, должно быть, Джозеф жалеет о своей скоропостижной повторной женитьбе. И что все еще можно изменить…

Дверь не скрипнула — петли были отлично смазаны. Комнату внутри освещал одинокий и тусклый масляный фонарь. Эмма прищурилась, озираясь по сторонам. Камера была поделена посередине железной решеткой, вмурованной в пол и потолок темницы. Фонарь находился на той же стороне, что и Эмма — стоял на полу, рядом с крепким табуретом — единственной мебелью по эту сторону комнаты. И без того тусклый светильник располагался слишком низко, оттого вторая половина комнаты терялась во мраке. С места, где стояла Эмма, возможно было разглядеть только кровать — по виду совсем такую же, как у обитателей лечебницы этажом выше.