Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных

Вмиг, как показалось Ирме и Котику, число гостей за столом вовсе не уменьшилось, а удвоилось; откуда-то взялись яства — руки все ставили и ставили все новые блюда с едой, бутылки и кувшины с напитками, широкие миски с овощами и фруктами, хлебом разных сортов и видов. Моментально переменили свет и снова включили музыку; теперь подмосковский зал блистал и сиял светильниками и погромыхивал ударными.

Разом полились разговоры, звенела посуда.

Тайтингиль, ознакомившийся с водкой, продолжал пить именно ее. Ирма сидела справа, Котов слева, за Ирмой — Абрам и выглядывающий из-за Абрама беспрестанно умиляющийся куцеватый и клочковатый Лев Абрамович. Возле Котика оказался тощий юнец в черном, в кипе и с пейсами, прыщавый, нервно сжимающий затертую книжицу и беспокойно сглатывающий. Котик придирчиво оглядел юношу.

Дама напротив сдвинула широкие кустистые брови с проседью и уперла взор в Котика.

Вечер определенно не задавался.

Тайтингиль снова опрокинул хрустальную стопку, оживленно разговаривая на непонятном ни Ирме, ни Котову военном языке с Абрамом. Тот подробно рассказывал, как потерял бойцов; а эльф, видно, успокаивал командира, выслушивая диспозицию и отмечая, что стратегически сделать лучше было нельзя. А война — она и есть война. Бывают павшие. Даже иногда — эльфы.

Ирма затаилась как мышь, провожая каждую стопку до рта витязя взглядом. Возникла мысль написать эсэмэску Андрею Валентиновичу и подстраховаться на какой-нибудь наркологически опасный случай. Ирма была в крайне напряженных отношениях с пьяными, а Тайтингиль в этот раз в высоких градусах себе не отказывал, и Ирму беспокоило количество водки, свободно втекающей в длинное горло воина. Но женщина натолкнулась на взгляд Котика — успокаивающий, даже, можно сказать, ласкающий.

Тайтингиль снова сомкнул пальцы на запотевших, резных хрустальных боках — натянулись жилы на кисти — и глотнул. Хмель брал его странно — речь не сбивалась, в движениях не появилось смазанности и слабости, но скулы жестко заострились, а глаза засияли. И — будто воздух загустел вокруг витязя, напоенный грозой недавнего боя.

— Тайтингиль, — выдохнула Ирма, осторожно притрагиваясь к его локтю. — Ты…

— Не беспокойся, я не буду пьян, — проговорил он. — Просто… Мне тяжело после этой битвы. Все хорошо, Ирма. Все…

Багряная капля сорвалась с кончика носа. И еще, следом еще, еще… Тайтингиль глянул, резко выдохнув. Схватил салфетку, прижал.

Котик подхватился мгновенно. Зыркнул на юношу с пейсами, впустую засуетившегося при виде крови.

— Что смотришь? Туалет где у вас? Уборрная? Быстро, ну!

Вскочил, подал витязю руку. Тот оперся неожиданно сильно, всем телом — будто снова был в тяжелом доспехе. Будто еще воевал, да.

Абрам оказался с другой стороны, оттеснив Ирму — ее, растерянно вставшую, подхватил за локоток Лев Абрамович.

— Ничто не проходит бесследно, светлейший, — говорил воин двергов. — Даже если на тебе нет видимых ран. Твоя сила, душа, все твое существо сильно пострадало в поединке с изначальной тьмой, — и вел вместе с орком Тайтингиля прочь от стола.

— Конечно.

Витязь кивал, и кровь, насытив салфетку, капала ему на жилет и рубаху.

Падение с тридцатого этажа на провода высокого напряжения и физический, телесный контакт с Великой Темной Паучихой. И водка.

Уборная у гномов была огромной и пафосной. Стены, сплошь забранные кромешной черной с золотой искрой плиткой, красные потолки и полы, сладкий цветочный запах, негромкая музыка. Котов усадил Тайтингиля на кушетку, взял из рук салфетку и бросил в корзину, сдернул махровое белоснежное полотенце. Вскинул взгляд на Абрама:

— Я справлюсь, спрравлюсь, спасибо. Ты ступай.

Воин глянул в глаза эльфа, помешкал, коротко кивнул. Котов лязгнул за широкой гномской спиной засовом и метнулся хлопотать, умывать, оттирать. Ловкие пальцы расстегнули металлические пуговицы жилета, сдернули с плеч запятнанную парчу и принялись за тонкий перламутр сорочечных застежек.

— Я истончен, я… почти человек, — говорил Тайтингиль, глядя, как снуют руки орка. — Почти человек, да. Демон огненный, которого я победил — тогда… По сути своей был равен мне, был слаб. А тут я потрогал саму смерть. И только сейчас я, кажется, начинаю понимать, каково это — быть человеком… человеком.

— Тсс, тихо, витязь, тихо, помолчи… — шептал орк, и голос его горячо подрагивал, как воздух над костром.

Последняя пуговица. Котов распахнул рубашку, стягивая ее с длинных рук, открывая наготу витых мышц, и ахнул, увидев знакомый шрам. Замер. Дотронулся пальцами, провел по белесому шнуру на золотистой коже.

Эльф сидел, откинувшись к стене, закрыв глаза и прижав полотенце к носу.

— Витязь… Т-тыы…

Дверь дрогнула от требовательного стука.

— Котов! Тайтингиль! Котов, открой! Зачем вы заперлись?

Ирма.

Орк длинно выдохнул и отступил. Шагнул к двери, открыл.

Ирма, зажавшая в руках пакет, из которого торчала вешалка, влетела молниеносно. На скулах ее играли алые пятна. Женщина глядела настороженно и остро. Эльф опустил руку с полотенцем и улыбнулся.

— Что у вас тут творится?

Котов мявкнул что-то, пряча глаза.

Носок алой лаковой туфли пришелся ему в лодыжку, мявк сделался громче и истошней.

— Вот же Котяра!

— Я что, Иррма, я что? Я ничего!

— А ну брысь!

Эльф улыбнулся шире.

— За что ты его? Ирма? Он помогал… делал что должен.

Женщина в сердцах хлопнула дверью за Котиком.

— За что? Так он… так ты… да не важно. Вот. Лев Абрамович привез тебе еще одежды. Не может остановиться. Шьет и шьет. Еще — одежды, жилет.

Ирма по шажочку отступала, а полуголый Тайтингиль, встав, подходил к ней. Кровь капать перестала. Однако ею пахло — яркой кровью эльфа; пахло липой, песком, солнцем. Немного — смертью.

— Н-нет… ты же… м-мы…

— Ирма… молчи.

Зубы ударились в зубы, женщина ахнула, застонала, вздрогнула и взлетела к эльфу, обнимая за склоненную длинную шею, путаясь пальцами в рассыпавшемся золоте волос. Хотелось — взлететь, и она взлетела, вздернув легкие шелка.

Это был единый порыв на двоих, движение, сделанное одним и предугаданное другим. Сухие загорелые голени Ирмы сомкнулись на бедрах Тайтингиля ровно там, где нужно; его возбуждение оказалось ярким, ощутимым, несомненным. Она двинулась, вжимаясь в него сильнее, плотнее, не разрывая поцелуя. Он гладил ее через тонкую темень ткани, ощущая пальцами плоть.

Витязь усадил женщину на искрящийся черный мрамор умывальника. Отстранился на миг, утонул взглядом во взгляде. И — вниз… нога в черной нейлоновой дымке, увенчанная кровавой каплей туфельки, легла на его нагую спину, прижимая.

Он проследил губами широкую каемку чулка, горячую кожу за ней. И без слов рванул тонкие нити белья, заставив Ирму вскрикнуть скорее от неожиданности, чем от боли.