Алексей Будников - Огниво Рассвета

Я неспешно встал, принявшись непонятливо озираться в поисках испарившихся существ. Это еще как произошло? Как я мог в мгновение ока переместиться в совершенно другое место? Это же не сон в конце концов. Хотя, кто знает. После всего виденного мной за последний месяц, удивляться чему бы то ни было невероятному , наверное, не стоило. Однако все одно, совсем уж буднично подобный скачок в пространстве я воспринимать не мог. Это уже явно не Трелония… Где и какого беса я очутился?!

В правой, сжимавшей кристалл руке вдруг возникла жгучая боль, и я непроизвольно выпустил камень из десницы, схватившись за запястье. Кожа на ладони зашлась едва заметным паром, взбухла, покрывшись небольшими бледными пузырями и сыпью. Впрочем, только фиалковый минерал покинул мою руку, как боль стала быстро угасать. Я взглянул на кристалл. Он, чуть утонув в маленьких зеленых колосьях травы, все так же мерно брезжил легким сиянием. Внутри, под кристаллической поверхностью, мои глаза приметили непонятные, перемежающиеся друг с другом и словно водящие замысловатый хоровод белые пятна. Любопытство было потянуло мою десницу к этим бликам, но вскоре отступило. После той боли, которую доставил камень, мне совсем расхотелось его касаться. Меня даже посетила идея оставить дурной минерал прямо здесь, в траве, ибо нечего носить с собой столь вредную штуку. Но и эта мысль быстро ушла, сменившись гласом рассудка — кристалл был определенно не простым. У него должна быть своя роль. Как-никак, он перенес меня сюда, и кто знает, какими еще талантами обладает. Да и без причины среди того мрака минерал бы не появился — мне явно неспроста его «выдали». Странно… я уже начал воспринимать происходящее, как некую игру…

Сдернув рукав на ладонь, я поднял камень с земли. Покрутил перед глазами, недолго поскользив взглядом по острым необточенным граням, наблюдая за вялой пляской оказавшихся внутри клякс света, положил в карман куртки. Что же, простаивать больше нет смысла, настала пора двигаться… Вот только, куда? Коридор, посреди которого я оказался, уходил в две стороны, и каких-либо опознавательных знаков или иных подсказок здесь не было. Идти туда — не знаю куда, тем более по совершенно неизвестной местности, глупо, но иного выбора мне сейчас не оставалось. Оттого, решив даже не пытаться выстраивать в голове какой-либо заведомо напрасный план и сообразуясь исключительно с собственной интуицией, я двинулся в первом указанном ею направлении.

Плутать приходилось изрядно. За одной развилкой следовали еще две, коридоры изгибались, перетекали один в другой, скрещивались. Не знаю, сколько минут (или, быть может, часов?) я потерял, скитаясь по единоликим перепутьям. Опостылела мне такая напрасная ходьба, лишь когда нога наступила в собственный же след. Я ходил кругами — теперь это стало очевидно. Никогда не думал, что идея лабиринта как такового может по-настоящему работать. И ведь у меня не было ни малейшего предположения, где же я свернул не туда, как замкнулось поле моих хождений. В голове вообще не кружилось ни единой мысли. Едва мне довелось пройти сквозь ту темную арку, как мозг словно окунули в чан с холодной водой и хорошенько прополоскали.

И теперь я только и смог, что обреченно рухнуть на землю. Все пустое. Без подробного плана или проводника мне отсюда во веки вечные не выбраться. Тишь и тьма. Ни единой наводки, одна интуиция. Но лишь на ней, как известно, далеко не ускачешь. Если ты, конечно, не женщина.

Я сокрушенно выдохнул, прислонившись затылком к мягкой пунцовой стене. Не зная, чем себя занять, мне вздумалось еще раз посмотреть на перенесший меня в лабиринт кристалл. Снова стянув рукав пониже, запустил руку в карман куртки, изъял все так же мерно распространявший вокруг себя мягкое сияние необтесанный камень.

— И как же ты должен мне помочь? — вновь возник мучавший меня вопрос. Только в этот раз я, словно ожидая услышать ответ, уже обращался к минералу вслух. Однако, как и следовало ожидать, он был не слишком многословным.

По-прежнему водили свои легкие и аккуратные танцы жившие под поверхностью кристалла пятнышки. Одно, второе, третье… Бессчетные, они кружились, соединялись воедино и снова расходились, пускаясь в очередное ленивое блуждание по своему узилищу. Такие безмятежные, точно пожилые, плавающие по давно известному водоему рыбы — никакого энтузиазма. Их легкие, мягкие движения говорили о некоем странном смирении, потери рвения к борьбе и жажде жизни, об осознании суетности своего существования…

Наблюдение за этими равнодушными шевелениями вгоняло в тоску и сонливость, но в то же время мне, отчего-то, не удавалось оторвать взора от перетекавших друг в друга светящихся клякс. И вот, когда в голове уже растекся холодный и мягкий туманец, губы слиплись, а глаза усеяло сонным песком, в уши ворвался истошный человеческий крик. От неожиданности я даже подскочил на месте, едва не выронив кристалл. Рев был гулким, навзрыд, и протяжным, что от него рефлекторно захотелось забиться в угол, обхватить колени руками и в страхе взмолиться о спасении. Вопль, впрочем, захлебнулся также внезапно, как и возник, оставив после себя лишь колотящиеся под сводами страшные отголоски.

После такой встряски я уже не смог восседать на земле в смиренном одиночестве. Словно ударенный по спине раскаленным бичом, вскочил на ноги, убирая кристалл обратно в карман. Уловить примерное направление крика мне, как показалось, все же удалось, и я сразу направился в ту сторону. Наверное, услышав подобный вой при любых других обстоятельствах, мне бы никогда даже не подумалось ступать ему на встречу, но не в данном случае. Живые все-таки есть. Право, насколько они «живые», судя по прошедшему крику, определить было сложно. Едва ли такой звук мог вырваться из человеческой глотки от каких-нибудь приятных зрелищ или ощущений. Но даже если так — это лучше, чем вообще ничего. Помереть я всегда успею и нет большой разницы: быстро, от чьих-либо зубов, рогов или когтей, самолично явившись в уготованный мне капкан, или медленно, продолжив напрасные хождения по переплетающимся коридорам и, в конце концов, почивши с жажды или голода. Это может прозвучать глупо, но одиночество и неопределенность для меня сейчас были пострашнее самой Смерти.

Коридоры оставались все такими же глухими, никакого писка или шороха, так что приходилось идти по бившему эхом в памяти воплю. Правда, не заблудиться в этих похожих друг на друга как близнецы-братья проходах стоило большой сосредоточенности. Но спустя время и огромное количество минованных перекрестков, в мою голову все же закралась тень сомнения. Ничего приметного на пути заметить так и не получилось. И вот, когда я уже был готов в очередной вспышке нагрянувшего, сменившего не так давно пылавший энтузиазм, отчаяния признать свое поражение, на земле вдруг возникли добротные, в человеческую стопу, углубления. Дабы удостовериться, что в этот раз следы оставлены не моей ногой, я упер сапог в оттиск на почве. Нет, точно не моя печатка. Однако человеческая, никаких сомнений.