Юханан Магрибский - Среброгорящая Дремчуга

Коляску трясло; от тепла мокрая одежда сопрела, распространяя душный, едва сладковатый запах. Он вдруг встрепенулся, распахнул глаза — Сархэ бросил на него взгляд и снова отвернулся к окну. Ярослав совсем не заметил, как уснул. Долго ли провёл в беспамятстве? Нет же, коляска всё ещё едет, а от берега до дома (в два яруса с садиком и островерхой крышей, где он снимал дальнее крыло с окнами на море), совсем недалеко, чуть больше четверти часа, и то лишь оттого, что приходится петлять узкими, извилистыми дорогами, которые, подобно змеям, обвивают склоны.

Тряска становилась невыносимой, голова тяжелела. Ярослав едва вынес остаток пути; наконец, коляска остановилась, он скинул плед, подхватил плащ, пробежался по саду, открыв дверь, дождался Сархэ. Вошли вместе. Успокоившийся было ветер, обласкал неожиданно холодным дыханием, и Ярослав поспешил захлопнуть дверь. Мутило, но пришлось переодеться, выпить ещё вина, растереть лицо холодной водой из медного таза и бить себя по щекам, пока те не раскраснелись, и не вернулась, вместе с румянцем, ясность мышления. Чувствуя себя странно свежим и полным сил, Ярослав спустился в гостиную, где Сархэ, развалясь в кресле, листал книгу.

— Что же, мой юный друг, как ваша морская прогулка? Помогла она ходу ваших мыслей? — спросил Сархэ, не отрываясь от книги. — Помните, что Смотрины закончатся через три недели, и время будет упущено. И я напоминаю вам, хотя это мне неприятно и я всячески хотел бы избежать подобной беседы, что Высокий Двор более не намерен оплачивать ваши расходы, если вы не предпримите решительных действий.

Ярослав замер, остановился, не дойдя несколько шагов до своего кресла. Он невольно поморщился от напоминания о растраченном серебре, но отмахнулся от этой мысли как от назойливой мухи. Исхирия через Сархэ предлагала союз, и в нём Ярослав находил всё, о чём мечтал, размышляя о переустройстве Дремчуги. Выстроить войско по новому образцу — вместо разрозненных, пёстрых отрядов, добывавших себе пропитание охраной дорог пополам с разбоем, которые если и подчинялись кому-то, то только своим боярам, чьи знаки обычно они носили на плащах, вместо них создать стройное войско с постоянным жалованием из казны и строгим, единоначалием. Обучить строевому ведению боя, научить, наконец, стрелять! Собрать пушкарей, добиться, чтобы пушки отливались новейшим образом, чтобы их стволы не разрывались от выстрела, и ядра обрушивали свою разрушительную мощь на врага, а не на пушечный наряд. И это значит, что нужны исхирские литейщики, исхирские пушкари, воины, воеводы! Нужны строители — возводить крепости, остроги и укрепления, способные выдержать вражеский залп. Мало того, Высокий двор намекал о весьма выгодных торговых сделках (то серебро, которое Сархэ передавал Ярославу, очевидно, доставали из своих кошельков бородатые дремчужские купцы, надеясь вскоре окупить все расходы сторицей — об этом Сархэ молчал, но Ярослав догадывался, да и слухи доходили).

Необходимость союза была очевидной, но ни князь, ни Имбрисиниатор не желали её замечать, отталкивая протянутую руку, под тем надуманным, обманным предлогом, что Дремчуга не желает ввязывать в пограничные склоки Высокого двора с соседями. Не хочет вести войну со свардлятами! А с кем, с кем, если не с ними десятки лет сражаются пограничные заставы? Чем давить ос по одной, найти и сжечь гнездо! Будь Ярослав князем, вся Светлогорящая давно бы уже отпраздновала заключение союза.

Но князем Ярослав не был. Юный перепелятник, наследник Велемировичей, душа сплотившегося вокруг него кружка молодых бояр, которым так же душно от засилья колдунов, но не князь. Каких мер ждёт от него Сархэ? Исхириц никогда не уточнял — ни в письмах, ни во время редких личных встреч, ни теперь, когда поселился в его доме вторым хозяином. Он предоставлял Велемировичу самому выбирать средства.

Ярослав стоял, замерев, за спиною Сархэ, который, читая книгу, время от времени перелистывал страницу и крутил головой на своей тонкой, костлявой, загорелой шее. До судорог в руках и стиснутых зубов хотелось задушить его, заставить хрипеть и хватать ртом воздух, сломать, наконец, эту длинную шею. Нельзя, не сметь управлять дремчужским боярином словно тряпичной куклой в скоморошеском балагане!

Ярослав на миг увидел себя со стороны и ужаснулся приступу ярости. Пустое, глупости. Решение примет только он сам, каким бы оно ни было. Он, и никто другой. Сархэ — просто друг, предложивший помощь и ждущий ответного слова. Но даже если отринуть его предложение, вернуть исхирское серебро не так уж сложно, хотя придётся изрядно постараться и влезть в долги, но нет ничего невозможного. Занять у того же щёголя Лисневского хотя бы треть — вот уж кого никогда не оставляли ни деньги, ни радость жизни. Ярослав невольно улыбнулся, вспоминая последнюю проказу приятеля — тот велел слугам устроить соревнование, особенность которого заключалось в том, что каждый из поединщиков должен стоять на крохотном плоту и пытаться столкнуть в морскую воду другого. Весьма потешно было наблюдать, как его повариха, баба весьма упитанная и тяжёлая, скинув сперва с плотов возничего и одного из стражников (проявив при этом незаурядную изворотливость), плюхнулась, наконец, в воду, когда её утлый плот колыхнуло большой волной. Лисневский не удержался, и сам полез её доставать из воды: «Слишком хорошо печёт яблочный пирог, чтобы тонуть», как потом пояснил он, белозубо улыбаясь. После, хорошенько напившись вином, он и Ярослава убедил, что они просто обязаны выяснить, кто кого одолеет в честном поединке, но так как сам Лисневский уже едва держался на ногах, стоя даже на твёрдой суше, поддеть его шестом и сбросить в воду было проще простого. Но только он, преступник, не успокоился, и подплывши к плоту Ярослава, его опрокинул. Вода оказалась не в меру холодной, и Ярослав, не будучи хорошим пловцом, успел несколько раз пожалеть о том, что поддался на уговоры пьяного Лисневского и согласился на его затею. На берегу спасло только креплёное, запитое горячим чаем, и неожиданно тёплый, не по поре, вечер.

Развеселившись воспоминаниями, Ярослав уселся в кресло, напротив Сархэ, ожидая разговора, но исхириц, видимо, считал, что сказал всё, что следовало, и потому читал, безо всякой суеты свою книгу.

— Что это вы читаете, могу я знать?

— Это? Разумеется. Путевые заметки Лиэнэ Саэнского, побывавшего в Дремчуге лет сто назад. Очень, доложу вам, поучительные заметки. Вы знаете, я собираюсь написать что-то похожее, позже, на досуге. Изучаю, так сказать, труды предшественников, — ответил Сархэ, скупо улыбнулся и вновь уставился в книгу.

Время тянулось в молчании, и прежние думы призвали внимание Ярослава. У того же Лисневского на попечении состоит пять десятков лёгких всадников. Сейчас они, должно быть, где-то на западных границах, но вызвать их в столицу — вопрос едва ли полутора недель. Ещё столько же наберётся у Щеглошевича и Подольского (последний, помнится, даже сам участвовал в их походах на протяжении лет трёх, не меньше), конные стрелки самого Ярослава — три десятка. Да ещё личная стража боярских домов, итого две сотни бывалых, хорошо обученных воинов, на чью верность можно положиться. Их легко можно привести в столицу под прекрасным предлогом Смотрин — чем не повод блеснуть силой дремчужского оружия перед гостями? Даже если замысел откроется, удастся отговориться, ведь вся и затея была — заставить всадников слаженно проехаться по площади и показать молодецкую удаль. Всё складывается как нельзя лучше.