Рейнеке Патрик - Ива и Яблоня: Новое платье королевы

— Кстати, я вас несколько раз раньше видел, — заметил он, когда они подошли к той части парка, куда выходили окна аванц-залы. — Кажется, это было ваше любимое дерево, — и он подошел к узловатой раскидистой липе. — Или нет, должно быть, вот это.

— Да нет же! Вот это! Как раз напротив окна. Но я не была здесь… — и она принялась загибать пальцы. — Почти десять лет!

Он с улыбкой кивнул.

— Мое дерево было вон там.

— Постойте! Так я же вас помню! Мы виделись с вами как-то в лесу — вон с той стороны под замковой горой. Вы еще швырнули в меня желудем.

Счастью его не было предела. Она узнала его!

— Мама тогда уже серьезно болела, и я ходила за лекарством для нее к придворному лекарю. И знаете, я ей рассказала тогда про вас. А она еще тогда улыбнулась и сказала, что догадывается, кто бы это мог быть. Но ничего не сказала. Она же бывала при дворе в молодости. Не зря ваш отец ее вспомнил. Наверно, она тоже хорошо знала ваших родителей.

Он кивнул. Оказывается, отец был в здравом уме, когда говорил с нею. А если еще принять во внимание слова, брошенные матерью в связи с приглашениями…

— А потом, когда мама умерла, а отец еще не женился, я приходила сюда, иногда даже по ночам, чтобы посмотреть на бал. Мама мне рассказывала, как это красиво. И мне все казалось, что вот я однажды загляну в окно, а там мама танцует. Веселая и здоровая… Но понятно, что в такие сказки можно верить только в детстве, — сказала она со вздохом. — Причем только в том случае, если у тебя счастливое детство, как было у меня. Когда не надо с утра до ночи работать, когда никто на тебя не кричит, и когда ты большую часть времени предоставлен сам себе… Наверное, тогда вы меня и видели здесь?

Он кивнул. Впервые в жизни осознав, что его собственное детство тоже, оказывается, было счастливым. Хотя таковым он себя в этом раннем возрасте практически не помнил.

— А вы тоже смотрели на танцы в зале?

Он не решился сказать ей, что смотрел только на нее. Замялся с ответом, но она поняла его смущение иначе.

— Вы только подумайте, мы с вами знакомы чуть больше часа, а у нас, оказывается, столько общего! И вы, и я в одно и то же время приходили сюда, чтобы увидеть сказку! Это так замечательно!

И она закрутилась в каком-то подобии вальса по дорожке. И опять лепестки взметнулись вокруг ее фигуры бело-розовым вихрем, словно она вдруг оказалась в центре снежной бури.

— Послушайте, а может, мы все-таки зайдем туда, в эту залу? Или вам там нельзя появляться?

Он даже встряхнул головой, чтобы избавиться от повторного головокружения, которое вызвала у него в воображении эта картина.

— Но там так много народу. Может быть, если мы зайдем ненадолго и просто постоим у дверей, на нас никто не обратит внимания?

— Нет-нет, лучше в следующий раз. Там сейчас не очень приятная обстановка. Все взвинчены. Еще немного и разразится настоящий скандал.

— Скандал?

— Ну да, вы же знаете, ради чего на самом деле все собрались?

— Из-за принца.

— Вот, именно, из-за принца, — вздохнул он.

— А что такое?

— Просто он исчез посреди бала, и его уже больше часа никто не видел. А так больше ничего особенного не произошло.

— Что же с ним случилось?

— Официальная версия состоит в том, что ему нездоровится, — сказал он с неловким смехом.

Она широко улыбнулась.

— Ну, раз вы смеетесь, то, значит, знаете, что произошло на самом деле?

Он нервно рассмеялся.

— О! Уж я-то точно знаю!

— Он сбежал?

Он закивал головой, прикусив губу, чтобы еще раз не рассмеяться

— И не один? С кем-то еще? Это девушка?

Она задумалась.

— А, поняла! Это не дочь бургомистра и не племянница графа Тильзена. И вообще ни одна из возможных претенденток.

Он закивал еще более энергично, но уже без веселости.

— Так он влюбился? И поэтому официальная версия — что он болен?

Этого вопроса он не ожидал. Даже немного опешил, замер на несколько секунд, глядя в сторону:

— Не знаю. Наверно. Наверно, да.

Потом он перевел взгляд на нее, и быстро ответил:

— Да. Так и есть. Вы угадали.

Но она, как будто не заметила этого его замешательства.

— Да, действительно нехорошо. Представляю, как все будут рассержены, когда это вскроется. И девушку жалко. Возомнила о себе, небось, невесть что, да и доверилась зачем-то этому негодяю.

Он вздохнул. И только, чтобы не думать о ее правоте, предложил первое, что пришло ему в голову.

— Хотите подняться на башню? Оттуда открывается хороший вид, и может быть, вы покажете, где вы живете.

— Да, разумеется!

Они прошли обратно мимо окон аванцзалы, вернулись в жилые комнаты, и по пути задержались в оружейной палате, где он показывал ей выставленные средневековые и псевдосредневековые рыцарские латы. Потом они вышли по барочной галерее, украшенной гобеленами, к старинному донжону и стали подниматься по винтовой лестнице, периодически останавливаясь и выглядывая в прорубленные в старинной каменной кладке окна.

За время подъема она раскраснелась, но кажется, совсем не устала. На обзорную площадку она вышла разгоряченной, сияющей и удивительно прекрасной в свете закатного неба. Восхищенно вздохнув, но все так же счастливо улыбаясь, она деловито огляделась по сторонам, как бы проверяя, все ли на месте. А потом, по очереди указывая пальцем на горные вершины, начала выкрикивать их имена:

— Кёнигшпиц! Грауберг! Бергштуль! Хиршхорн! Санкта Анна!..

— Фалькенкопф! Ротберг! — подхватил он. — Санкт Эммерам! Драйшвестерн! Глаттшпиц! Хексендах!

Потом они, смеясь, еще раз обвели пальцами вершины по кругу и выкрикнули одновременно: "Оберау!"

Детская считалка для заучивания образующих горизонт горных пиков. Ей, наверное, несколько сотен лет, и здесь ее знают все, к какому бы социальному слою они ни принадлежали. Неожиданно он нашел ответ на вопрос, который беспрестанно мучил его в Вене: что такое родина? Это те люди, которые знают те же детские считалки, что и ты, — и дети которых будут знать те же считалки, которые в детстве произносили их деды. И еще — солнце, садящееся за Кёнигшпиц!

Потом они стояли рядом, провожая взглядом последние лучи уходящего на покой светила. Вечерние сумерки окутывали их с головы до ног, как синее дырявое одеяло. Облака клочьями ваты висели то тут, то там. Небо медленно меняло цвет. Наступал такой час, когда следует говорить тихим голосом и только о самом главном.

— У меня много было в жизни разочарований, — начал он. — Не каких-то ужасающих прозрений, а таких простых, банальных, какие рано или поздно бывают у всех — в любви, в собственных способностях, в науках, в окружающих тебя с детства людях… Но знаете, какое из них было самое печальное?

Он повернулся к ней, облокотившись о каменный парапет. Она снова посерьезнела и внимательно смотрела на него своими огромными серыми глазами.