Ричард Адамс - Шардик

Справа выстроился йельдашейский отряд — весь саркидский контингент, пришедший из Кебина, чтобы перекрыть проход Линшо. Их строй тоже растягивался по всей ширине берега, до самой воды, и начищенные доспехи грозно блистали в лучах солнца, уже понемногу клонившегося к западу. Молодой офицер впереди держал высоко над головой знамя с тремя снопами, но когда Мелатиса проходила мимо, он упал на одно колено и медленно опустил стяг, разостлав голубое полотнище на камнях.

Исполненный необычной торжественной радости, какой не испытывал никогда прежде, Кельдерек наконец овладел собой и двинулся дальше. Реки он по-прежнему не видел, ибо между ней и Мелатисой, лицом к нему, стояла третья группа людей, выстроившихся шеренгой параллельно кромке воды, между селянами и солдатами. В центре шеренги стоял Раду, бледный и изможденный, тоже в деревенской одежде, как Мелатиса; все лицо у него было в синяках, одна рука висела на перевязи. С обеих сторон от Раду находились по пять-шесть спасенных из рабства детей — вероятно, все до единого, у кого хватило сил встать и идти. Кельдереку показалось, что иные из них едва держатся на ногах: двое или трое, как и он, тяжело опирались на товарищей, а позади них стояли скамьи, с которых они, очевидно, поднялись при приближении жрицы. Он увидел мальчика, рассказывавшего ему про Сонную лощину на ночном привале, а потом вздрогнул от неожиданности, узнав в крайнем в ряду пареньке Горлана — тот на мгновение встретился с ним взглядом и тотчас отвел глаза.

Когда Мелатиса остановилась, солдаты унесли скамьи, дети расступились, и теперь Кельдерек увидел самую кромку берега и реку.

На камнях, чуть дальше последнего человека в строю солдат, горел небольшой костер. Яркий и прозрачный, он почти не дымил, и нагретый воздух над ним дрожал, размывая очертания далекого противоположного берега. Однако на костер этот Кельдерек едва обратил внимание — прижимая ладонь к открытому рту, как ребенок, он ошеломленно смотрел на то, что находилось прямо перед ним.

На прибрежной отмели стоял на причале плот — плот больше пола жилой хижины, сооруженный из стволов молодых деревьев, связанных вместе лианами. На нем высилась здоровенная груда валежника и хвороста, сплошь усыпанная цветами и зелеными листьями, а на этом громадном ложе — продавленном, как пласты грунта под древней крепостью, — покоилось тело Шардика. Медведь лежал на боку, в такой естественной позе, будто просто спал. Одна передняя лапа вытянута, и кривые когти почти касаются воды; глаза закрыты — верно, веки зашиты, подумал Кельдерек, отмечая великое тщание, с каким селяне и солдаты подготовили Силу Божью к погребению, — но челюсти длинного клиновидного рыла, наверняка стянутые прежде, теперь разомкнулись, порвав скрепы, и растянутые в оскале губы обнажают острые клыки. Бедная, израненная морда зверя вымыта и ухожена, но все усилия солдат не смогли стереть с нее следы ран и страданий, заметные глазу того, кто видел их раньше. И старательно расчесанный мех, смазанный маслом, не скрывает страшной истощенности тела. Казаться маленьким Шардик не мог в любом случае, но сейчас он выглядел не таким громадным, как прежде, словно бы усохшим в объятиях смерти. От него исходил слабый запах разложения, — должно быть, узнав о кончине Шардика, Мелатиса сразу поняла, что у нее почти не остается времени выполнить свой жреческий долг и действовать нужно быстро. Она хорошо справилась с делом, подумал Кельдерек, даже лучше, чем хорошо. Потом, преодолевая боль, он сделал еще несколько шагов — и увидел то, что прежде было скрыто от его взора.

Между передними лапами медведя лежало тельце Шеры. Вытянутая передняя лапа накрывала ноги девочки, а на другой покоилась ее приподнятая голова. На нее надели белое платьице, в ладошки вложили букет алых цветов трепсиса. Расчесанные белокурые волосы спадали на плечи, на тонкой шее висели бусы из разноцветных камешков. Хотя глаза у нее были закрыты, на спящую она не походила. Исхудалое личико Шеры было лицом мертвого ребенка, восковым и застылым, но таким чистым, таким безмятежно-спокойным, каким Кельдерек ни разу не видел его при жизни. Уронив голову на плечо солдата, он разрыдался столь безудержно, словно находился на берегу один-одинешенек.

— Ну-ну, успокойся, приятель, успокойся, — прошептал добросердечный малый, перенося все свое внимание на несчастного чужеземца, повисшего на нем. — Все хорошо, не убивайся так. Они ведь уже не здесь. Они ушли в лучший мир, можешь не сомневаться. Но мы-то, мы должны сделать все, что положено, верно?

Кельдерек кивнул, оперся на подставленную руку и снова повернулся к плоту. Мимо прошла Мелатиса, направляясь к Тан-Риону. Сколь бы многим ни были они обязаны йельдашейцам, девушка заговорила с ним тоном человека, облеченного властью, а не просителя.

— Капитан, — промолвила она, — по древнему закону острова Квизо ни в одно место, священное для владыки Шардика, нельзя приходить с оружием. Я полагаю своим долгом сообщить вам об этом, но, разумеется, вы вольны поступить, как сочтете нужным.

Тан-Рион воспринял слова Мелатисы с полным пониманием. Всего лишь секунду поколебавшись, он кивнул, а потом повернулся к своим солдатам и скомандовал следовать за ним. Отойдя по берегу на небольшое расстояние, все мужчины положили наземь свои копья, короткие мечи и ножи. Когда они вернулись и выстроились в прежнем порядке, Мелатиса вступила в воду и неподвижно остановилась перед плотом, простерев руки к Шардику и мертвому ребенку.

Сколько раз изображалась эта сцена — высеченная резцом на камне, нарисованная красками на стене, начертанная чернильным пером на свитке или нацарапанная прутиком на мокром песке тельтеарнского берега? С одной стороны — рыбаки и крестьяне, с другой — безоружные солдаты, кучка детей у костра (наипервейшие из всех благословляющих имя владыки Шардика), Мужчина, опирающийся на руку солдата, Женщина, одиноко стоящая перед телами на плавучем погребальном костре. Скульпторы и художники сделали все, что от них требовалось, изыскав способы отразить в своих творениях благоговейный трепет и изумление людей, знавших предание о Шардике с самого детства. Жители рыбацкой деревушки — пригожие статные парни и почтенные старцы со своими степенными супругами — стоят напротив доблестных воинов в парадных красных плащах. Из незаживших ран Мужчины капает на камни кровь; Женщина в малиновом одеянии подобна прекрасной богине; сияние, источаемое телом владыки Шардика, льется на коленопреклоненных детей, и маленькая девочка, уютно лежащая между могучих лап, безмятежно улыбается, будто во сне. Трепещет пламя костра; мелкие волны, белые, как руно, набегают на берег. Почем знать, может, это и есть истинная правда, проросшая — как дуб из давно исчезнувшего в земле желудя — из толпы оборванных селян (двое-трое уже незаметно отходят прочь, вынужденные вернуться к хозяйственным делам), из послушных приказам солдат, пусть не все понимающих, чьи одежды и доспехи, тщательно залатанные и начищенные, носят следы трудного военного похода и ускоренного марша; из Горлана, отчаянно старающегося выжать из себя хоть несколько слезинок; из сотрясаемого безудержной дрожью Кельдерека; из усталых, обведенных темными кругами глаз и домотканого платья Мелатисы; из деревенского мусора, плавающего на мелководье, и скорбного груза на громадном плоту. Тогда все эти подробности никто не приметил и не прочувствовал, а ныне они давно канули в забвение — крохотные семена, из которых впоследствии произрос высокий мощный ствол и широко разветвленные корни. Не дошли до нас и слова, произнесенные Мелатисой, и теперь нам остается лишь гадать, что именно она сказала тогда.