Ричард Адамс - Шардик

Говорила жрица на ортельгийском наречии, незнакомом большинству йельдашейцев, но вполне понятном жителям Тиссарна. Начала она с традиционного молитвенного обращения к владыке Шардику, затем прочитала несколько древних молитв, благозвучные архаичные фразы которых лились с ее уст без малейшей запинки. Потом, повернувшись лицом к своим слушателям и переменив тон с торжественного на повествовательный, Мелатиса рассказала о том, как Шардик был найден на Ортельге и исцелен жрицами Квизо, как он вернулся и спустился в Уртскую избоину и вернулся оттуда живой, как претерпел уготованные ему страдания и принял священную смерть во спасение наследника дома Саркидов и порабощенных детей от сил зла. И Кельдерек, внемля с замиранием сердца, дивился не столько самообладанию Мелатисы, сколько поразительному сочетанию властности и смирения в ее голосе и осанке. Девушка, которую он знал, сейчас словно бы обратилась божественным сосудом, до краев наполненным словами, древними, гладкими и простыми, как камни, чтобы посредством их не излить из нутра, но пропустить сквозь себя все человеческое горе и скорбь о смерти — общей участи всего живого. Казалось, через уста Мелатисы мертвые говорили с нерожденными — так сыплются песчинки, одна за другой, через горловину песочных часов. Наконец весь песок вытек, и девушка неподвижно застыла, со склоненной головой, закрытыми глазами и сцепленными на талии руками.

Тишину нарушил голос молодого знаменосца, первым затянувшего йельдашейскую погребальную песнь «Плач по Депариоту», более известную под названием «Слезы Саркида». Песнь эту, повествующую о священном рождении, детстве и юности У-Депариота, освободителя Йельды и основателя дома Саркидов, поют по сей день — хотя, возможно, с течением столетий она изменилась подобно тому, как очертания созвездий претерпевают изменения, незаметные глазу ни одного человека, сколь бы долго он ни жил на свете. Солдаты хором подхватили, и торжественное пение понеслось над рекой, набирая силу и отражаясь эхом от дильгайского берега.

Солдат рядом с Кельдереком пел вместе с остальными, вкладывая в слова, сами собой лившиеся из груди, свое чувство причастности к некоему высшему порядку вещей, превосходящему его самого, его народ, его родину и всю совокупность личных воспоминаний и переживаний, из которых складывается его жизнь как малая доля общей жизни человечества.

Знаменосец выступил вперед, держа перед собой стяг с хлебными снопами, а из толпы напротив вышел селянин с рыболовной сетью в руках. Встретившись посередине, оба повернулись и двинулись к реке, прошли по отмели мимо Мелатисы, с обеих сторон от нее, и возложили каждый свою ношу на плот. Раду, последовавший за ними, на мгновение положил ладонь на серые когти Шардика, а потом на лоб Шеры. Возвратившись на берег, мальчик вытащил из костра горящую головню и встал в ожидании, держа ее перед собой.

Раскаты хора стали стихать и наконец совсем смолкли. Тогда Мелатиса вскинула голову с протяжным криком, мгновенно вызвавшим в памяти Кельдерека город Беклу, объятый тишиной в священной тьме, тяжесть парадных жреческих одеяний и языки пламени, внезапно взвивающиеся к ночному небу.

— Шардик! Огонь владыки Шардика!

— Огонь владыки Шардика! — в один голос подхватили селяне.

Раду медленно приблизился к Кельдереку и протянул горящую головню.

Кельдерек, все еще не очнувшийся от воспоминаний, стоял в совершенной растерянности, не понимая, чего от него хотят. Потом, когда в мыслях у него прояснилось, он вздрогнул и быстро отступил, выставляя вперед ладонь в жесте отказа. Раду опустился на одно колено, по-прежнему протягивая головню.

— Похоже, они считают, что именно вы должны это сделать, господин, — прошептал солдат. — Как думаете, вам по силам?

В наступившей тишине Кельдерек слышал лишь потрескивание огня да тихий плеск волн. Не сводя глаз с плота, он шагнул к Раду, взял головню и направился к отмели, где ждала Мелатиса с потупленной головой.

Теперь он стоял в воде один, прямо перед мертвым ребенком и Шардиком, к которому ни разу не подходил столь близко со дня, когда тот вышел живым из Уртской избоины. На теле медведя, громадном, как мельничное колесо на стене мельницы, остались следы от канатов, с помощью которых его приволокли на берег; на истощенной заострившейся морде чернела глубокая рана от стрелы.

Кельдерек задумался, ожидают от него каких-нибудь слов или молитвы, но потом увидел, что времени у него нет, ибо головня уже догорала.

— Сенандрил, владыка Шардик! — громко выкрикнул он. — Прими нашу жизнь, владыка Шардик Умирай-за-Детей!

По пояс в воде, схватившись раненой левой рукой за край плота, Кельдерек сунул факел в кучу хвороста и стружек перед собой, и та сразу же занялась тусклым желтым огнем. Потом он поджег груду валежника и поленьев еще в одном месте и еще в одном. А под конец, когда пламя головни уже опаляло пальцы, Кельдерек закинул ее наверх погребального ложа. Взметнув сноп искр, она упала в паре локтей от Шеры.

Плот начал медленно разворачиваться. Кельдерек неловко оттолкнулся от него и выпрямился, морщась от резкой боли в руке. Солдаты на берегу отвязали причальные канаты, которые теперь проплывали мимо него с обеих сторон, производя легкую зыбь, но невидимые в воде, сверкающей огненными отблесками. Сейчас горела уже вся обращенная к берегу сторона плота — жаркое полупрозрачное пламя вздымалось стеной, переливаясь зеленым, красным и оранжевым с прочернью. Огонь устремился вглубь и ярко высветил недра огромного костра подобно тому, как солнечные лучи пронизывают темный лес, открывая взору сплетения кустов и деревьев. А когда он поднялся выше, к зеленым веткам и цветам, устилавшим погребальное ложе Шардика, повалил густой белый дым, затянувший все перед глазами Кельдерека и людей позади него.

Он закашлялся, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Глаза разъедало, слезы катились градом, но Кельдерек не сдвинулся с места. «Ну и пусть, — подумал он. — Так даже лучше, потому что мне невмоготу смотреть, как горят тела». Потом, когда он уже терял сознание от удушья, тяжелый плот стал разворачиваться быстрее и обратился горящей стороной вверх по течению. Четверо или пятеро молодых рыбаков привязали причальный канат к корме челна и, налегая на весла, потащили плот от берега.