Ричард Адамс - Шардик

Когда он начал набирать скорость, буйные языки пламени метнулись назад. Треск огня сменился жарким ураганным ревом, искры и хлопья пепла взвились вверх и закружились, заметались в воздухе, точно всполошенные птицы. Бревна в недрах костра начали смещаться и обрушиваться с глухим стуком, в воду там и сям с шипением падали горящие угли. Чуть погодя, прорезая шум разрушения, как плужный лемех прорезает твердую почву, над рекой вновь разнеслось пение. Селяне на берегу подбадривали и подгоняли молодых парней в челне, которые гребли изо всех сил, понемногу сносимые течением вместе с плотом.

Плот уже находился в половине полета стрелы от суши и на таком же расстоянии ниже по течению от места, где стоял Кельдерек, но гребцы по-прежнему дружно налегали на весла, стараясь оттащить подальше от берега плот, оставлявший за собой густой шлейф дыма.

Селяне хлопали и притопывали в такт веслам, однако песня звучала торжественно и очень уместно: в минорной тональности, безыскусная и пронзительная — единственная музыка, ведомая простому народу и исполняемая на разные лады в зависимости от повода и настроения. Теперь плот отошел так далеко от берега и так далеко вниз по реке, что весел, ударяющих о воду в такт песне, уже было не разглядеть. Парни развернули челн наискось против течения, и плот снова повернулся к берегу той стороной, где покоились тела. Кельдерек напряг зрение, но ничего не увидел наверху погребального костра — он провалился в центре, и две его пылающие половины походили на крылья гигантской бабочки. Шардик окончательно завершил свое земное существование.

— Дважды я бросался за тобой в Тельтеарну, владыка Шардик! — вскричал Кельдерек. — Но на сей раз не могу последовать за тобой!

Гребцы отвязали от кормы канат и направили лодку к берегу, чтобы возле него развернуться и без больших усилий проделать обратный путь против вялого прибрежного течения. Плот уже исчез из виду, но казалось, будто далеко вдали горит самая поверхность реки, извергая клубы дыма, широко расстилающиеся над водной гладью.

Потом пропал и дым — скрылся за деревьями. Закрыв глаза, Кельдерек повернулся и наткнулся на солдата, который тотчас обхватил его одной рукой и чуть ли не понес через отмель к берегу. По команде Тан-Риона солдаты вернулись за своим оружием, сложенным поодаль, а потом строем зашагали прочь. Селяне тоже начали расходиться, две почтенные женщины увели с собой Раду и остальных детей. Однако предварительно несколько человек приблизились к Кельдереку — с робостью, ибо испытывали перед ним благоговейный трепет, — чтобы поцеловать ему руку и попросить благословения. Иные святые люди обладают способностью даровать удачу, и упускать такой случай нельзя. Кельдерек стоял сгорбленный и безмолвный, как цапля, но кивал и смотрел в глаза каждому, кто проходил перед ним, — сухорукому старику, высокому молодому парню, почтительно приложившему ладонь ко лбу, хорошенькой девушке, которая застенчиво улыбнулась стоящей рядом жрице и отдала ей букет цветов. Последней подошла оборванная старуха со спящим ребенком на руках. Кельдерек вздрогнул и едва не попятился, но она без всякого колебания приложилась губами к его руке, а потом с улыбкой произнесла несколько слов и поковыляла прочь по камням.

— Что она сказала? — спросил он Мелатису. — Я не разобрал.

— «Благослови меня, молодой господин, и взамен прими мое благословение».

Совершенно изнуренный, Кельдерек лежал на своей кровати в верхней комнате, отрешенно наблюдая за игрой трепетных бликов между стропильными жердями. Рядом сидела Мелатиса, сжимая в ладонях его здоровую руку. У него опять поднялся жар, и он весь трясся в ознобе. В мире не осталось ничего — пустота и холод на всей земле под безжизненным небом.

— Надеюсь, вы не сочли наше пение неуместным, господин, — промолвил Тан-Рион. — Жрица сказала, будет хорошо, если мы исполним песню, но нужно было придумать что-нибудь подходящее случаю, что ребята могут спеть хором. Разумеется, все они знают «Слезы Саркида».

Кельдерек с усилием произнес несколько слов благодарности и похвалы, и немного погодя офицер, видя его плачевное состояние, удалился. Потом пришел Раду, от шеи до пят завернутый в плащ, и уселся напротив Мелатисы.

— Говорят, мой отец скоро будет, — сказал мальчик. — Я надеялся, он успеет к погребению. Он наверняка хотел бы быть с нами на берегу сегодня.

Кельдерек улыбнулся и слабо кивнул, как немощный старик, не вполне поняв смысл сказанного. Впрочем, говорил мальчик мало — несколько долгих минут он сидел молча и один раз укусил себя за руку, пытаясь унять стучащие зубы. Кельдерек ненадолго погрузился в дрему, а очнувшись, услышал, как Раду отвечает на какой-то вопрос Мелатисы:

— …но думаю, скоро они совсем оправятся. — И после паузы добавил: — Вот Горлан очень болен — совсем плох, говорят.

— Горлан? — недоуменно переспросила Мелатиса.

— Болен? — удивился Кельдерек. — По я же видел его на берегу.

— Полагаю, он счел за лучшее присутствовать на погребении во что бы то ни стало — хотя это ничего не меняет, — и сейчас ему стало значительно хуже. Мне кажется, дело здесь не столько в болезни, сколько в страхе. Он до смерти напуган, причем боится не только остальных мальчиков, но и селян тоже. Они знают, кто он такой — или кем был, — и отказываются пальцем шевельнуть для него. Малый лежит один-одинешенек в сарае, и я уверен, он сбежал бы, когда бы мог.

— Кто такой Горлан? — повторила Мелатиса.

— Они казнят его? — спросил Кельдерек, а когда Раду помедлил с ответом, продолжил настойчивым тоном: — А как ты хочешь поступить с ним?

— Вообще-то, про казнь никто речи не заводил — какой смысл его убивать?

— Ты действительно так считаешь — после всего, что пережил?

— Во всяком случае, я считаю, что так следует считать. — Раду опять немного помолчал. — Вас точно не казнят. Мне Тан-Рион сказал.

— Я… я пойду поговорю с Горланом. — Кельдерек с трудом приподнялся. — Где этот сарай?

— Ляг, милый, ляг, — ласково велела Мелатиса. — Я пойду. Раз вы не хотите ничего мне объяснить про него, я должна сама увидеть вашего Горлана — и выслушать.