Яцек Пекара - Меч ангелов (ЛП)

– Зигмунд Хаусманн, где его найти?– Носком сапога я толкнул ногу одноглазого деда, который в это время выдавливал гнойники между пальцами рук.

В ответ я услышал несколько фраз, которые свидетельствовали о том, что спрошенный мной нищий не был высокого мнения ни о моей матери, ни обо мне самом.

– На втором этаже слева! – выкрикнул какой-то сопливый мальчишка, пробегающий мимо.

Я толкнул дверь и вошёл в тёмный, душный коридор, пропитанный запахом мочи и кала. Что ж, я знал, что судебным писцам платят немного, но не думал, чтовсё настолько плохо. Другое дело, что Хаусманн работал в этой должности недолго и ещё не успел набрать того количества взяток, которое позволило бы ему сменить квартиру на немного более терпимую. Я поднялся по скрипящей крутой лестнице, и, согласно указаниям парня, повернул налево. У узкого окна в конце коридора сидела молодая, растрёпанная женщина с разбитым лицом и кормила грудью ребёнка.

– Ш-ш-ш, кусается, маленький ублюдок, - сказала она, увидев меня, и ударила ребёнка пальцами по щеке. Ребёнок расплакался.

– Зигмунд Хаусманн, – сказал я. – Знаешь, где он живёт?

Движением головыона указала на дверь, у которой я и стоял.

– Только он болеет, – добавила она, когда я уже отвернулся.

– И чем болеет?

– У матери его спросите. – Она пожала плечами и снова болезненно зашипела. – Как он жрать- то хочет, посмотрите! – сказала она яростно, глядя на ребёнка почти ненавидящим взглядом. – Отец его таким же был. Только всё время жрать ему давай...

Слово„ был” в её устах навело меня на мысль, что мужчина уже нашёл себе столовую с немного более культурным обслуживанием, что, несомненно, свидетельствовало о его благоразумии. Я постучал в дверь, которуюона мне указала, а когда никто не отозвался, сильно её толкнул. Она открылась, поскольку никто не задал себе труда, чтобы закрыть её хотя бы на защёлку. Из помещения ударила духота ещё сильнее, чем в коридоре, видно, никто не заботился здесь открытием окон. Ба, не были открыты даже ставни, в комнате царил мрак, и моему зрению пришлось некоторое время привыкать, чтобы вообще что-либоу видеть.

– Кто это? – услышал я измождённый старческий голос, который одинаково мог принадлежать как женщине, так и мужчине.

Я сделал несколько шагов и дёрнул ставни. Они со скрипом поддались, и теперь я мог внимательно присмотреться к интерьеру. Вся квартира состояла из одной комнаты, в углу которой находилась разворошённая лежанка. На ней неподвижно лежал смертельно бледный юноша с длинными, чёрными, слипшимися от пота волосами. Рядом притулилась сгорбленная старая женщина, похожая на высохший гриб с серой шляпкой.

– Зигмунд Хаусманн? – спросил я, указывая подбородком на больного.

– А вы кто такой? – затрещала она в ответ. – Я не плачу долгов, ничего у меня нет…

– Отвечай на вопрос! – рявкнул я. – Это Зигмунд Хаусманн?

– Он, он, – ответила она. – Умирает, подлец… – При последнем слове она всхлипнула и утёрла глаза грязным рукавом кафтана.

– Что с ним?

– А вы что, врач? – Она снова принялась задавать вопросы.

– Меня прислал епископ, – отозвался я.

Это былинеудачные слова, ибостаруха тут же вскочила с завидной быстротой и припала к моим ногам.

– Врача, господин, умоляю, врача. У меня уже ничего нет, аза бесплатно кто ж придёт...

– Оставь меня в покое. – Я вырвался из её объятий. – Отвечай на вопросы!

Она опять съёжилась в углу и обняла колени когтистыми пальцами.

– Что вы хотите узнать, господин?

– Чем болеет твой сын?

– Да кто бы знал, – фыркнула она. – Лежит так уже несколько дней и не движется, и не говорит.

Я приблизился к лежанке с отвращением, потому что запах кала и мочи там был особенно силён, а из разорванного матраса торчали пучки грязной соломы. Я коснулся шеи Хаусманна. Артерия пульсировала. Медленнее и слабее, чем у здорового человека, но тем не менее. Кроме того, я видел, как время от времени узкая грудь писца поднимается в спокойном дыхании. А значит, он, несомненно, жив, но его состояние удивительно напоминало болезнь мастера Фолкена, о которой упоминал епископ. Удивительно, что у них обоих были одинаковые симптомы, и через некоторое время я задумался, не было ли это какой-нибудь новой болезнью, которой они заразились, например, от допрашиваемых. Я отступил на два шага и машинально вытер руку о плащ.

– Он ничего не говорил во сне? – спросил я.– Не бредил?

– Нет, господин. – Она покачала головой. – Лежит как мёртвый, а я уже не знаю, что делать, кого о помощи просить? Может, вы, господин…

Я оставил её в комнате плакать и жаловаться, ибо решил, что больше здесь ничего не узнаю. Что ж, Зигмунда Хаусманна следовало, наверное, списать в убыток, как и мастера Фолкена. У меня оставался лишь третий известный из протоколов свидетель допроса – сам каноник Братта. Не скажу, что я пылал непреодолимым желанием говорить с этим амбициозным, надменным и наглым человеком, тем более, что сам я был известен смиренной скромностью. Но, как официальный следователь Его Преосвященства, на этот раз я имел над каноником преимущество, исходящее из положения в служебной иерархии. Тем не менее, я не питал особой надежды, что он будет пытаться помочь мне решить эту загадку. Конечно, епископ Герсард хотел убить двух зайцев одним выстрелом. Во-первых, стремился к раскрытию таинственного дела, а во-вторых, намеревался вдобавок поссорить духовенство с инквизиторами. Честно говоря, я не видел в этом особого смысла, потому что мы ненавидели друг друга и так достаточно сильно, и это чувство не нужно было дополнительно подстрекать.

Каноник Одрил Братта (ну что это вообще за имя и фамилия, любезные мои? Разве слышал кто-нибудь о святом Одриле?) работал, как правило, в канцелярии, недалеко от кафедрального собора в честь Христа-Мстителя. Собор был одним из самых впечатляющих зданий в Хез-Хезроне, строили его, впрочем, в течение без малого двадцати лет, и злые языки утверждали, что каждый его кирпич пропитан кровью рабочих. В этом утверждении было немало преувеличения, ибо не думаю, чтобы во время работ погибло больше, чем несколько десятков строителей. Быть может, легенда о тяготеющем над собором проклятьем была вызвана смертью главного архитектора, не припоминал сейчас его имя, который погиб, пронзённый стеклянными осколками от разбитого витража. Кстати, разве не была эта смерть достойна запоминания и пересказа? Не какой-то там простецкий удар кирпичом по голове, этот случай был насквозь пропитан художественным духом!

У собора было три различных по высоте башни, в каждой из которых висел колокол, звучащий в другом тоне, а на центральной башне находились огромные часы, где каждый час появлялись одиннадцать апостолов, а в двенадцать часов фигурка Иисуса Христа пробивала мечом фигурку Иуды Искариота. И это было зрелище, собирающее не только толпы приезжих, но даже жители Хеза с удовольствием смотрели его и в десятый раз, и в сотый. И можно было надеяться, что их привлекает не только тяга к суетным развлечениям, но и желание принять символическое участие в триумфе добра над злом. Вероятно, именно таково было намерение мастеров, которые построили эти часы по заказу предыдущего епископа Хез-Хезрона.