Сергей Гавань - Изумрудный трон

— Что ему передать?

— Что я очень занят и удостою его аудиенцией на пиру после панихиды.

— Довольно грубо, дивайн. Панихида состоится не менее, чем через неделю.

— То-то и оно. А теперь ступай.

Проводив помощника взглядом до конца коридора, Кархарий провёл рукой по волосам. Всё шло хорошо.

Гирем медленно брёл по пыльной просёлочной дороге, глядя себе под ноги в простых кожаных сапогах. Воздух был нестерпимо удушливым, из-за чего он то и дело утирал потный лоб тыльной стороной ладони и дышал ртом. Летняя жара провела горячими пальцами по окрестным холмам Герранской гряды, выжелтив высокую траву, раскалив землю и принеся лесные пожары, дым которых поднимался над лесом. Такого не было уже давно, и дядя Алан ничего не мог с этим поделать — его воздушная магия не могла охладить воздушные массы, чтобы вызвать на поля Геррана желанный дождь. Оставалось выживать и молиться Кебее, чтобы она прекратила жестокую пытку.

Гирем сошёл с просёлка и направился по заросшему жёсткой травой склону холма к торчавшим из земли могильным камням. Надгробия стремились к ярко-синему небу серыми стрелами церковных символов. Их окружали заросли жниваденя и чернополоха, чьи стебли замерли на безветрии. В воздухе раздавались трели полевых пташек; они вплетались в вибрирующий хор, создаваемый кузнечиками, которые попрятались в траве.

Джензен тоже был здесь, закутанный в сиреневую накидку из тончайшей ткани, которую ему на день рождения подарил Гирем. Длинные волосы младший брат собрал в конский хвост, на отцовский манер. Он стоял в стороне от ограждения, за которым начиналось кладбище, и молча смотрел на небольшую деревянную табличку, заросшую сорняками. Гирем тихо стал рядом и поднял на неё взгляд. Косые, выщербленные лобзиком линии, складывались в имя.

«Керс Стег».

Гирем почувствовал странное неудобство внутри. Словно что-то склизкое неприятно провернулось между желудком и сердцем. Керс умер вскоре после того, как ему отрезали ноги. Говорили, что он отказался принимать пищу, считая, что будет лишним ртом в семье, где и так было трое детей. Потом его тело сожгли, как делали со всеми простолюдинами. Под деревянной табличкой не было ничего, кроме воспоминаний.

— Ты веришь в существование души, брат? — спросил Джензен.

Гирем с любопытством посмотрел на брата. Поразмыслив, он сложил на груди руки.

— Рефраманты, которые знают заклинания смерти, говорят, что у нас нет души. Что люди — это лишь живой агрегат, который состоит из мышц, костей, мозга и нервов. Что для оживления мертвеца достаточно правильно их простимулировать. Вот так всё просто.

— Возможно, — Джензен склонил голову. — Знаешь, почему я здесь? Тут лучше думается о прошлом. Такое ощущение, что на кладбище есть прямой ход к тому месту, куда могли бы уходить души мертвецов. Когда я стою здесь, мне кажется, что это место становится гораздо ближе. И прошлое вместе с ним.

Гирема захлестнули тёплые чувства. Брат до сих пор переживал за тот случай. Он винил себя в смерти Керса, хотя причиной этому был его, Гирема, проступок. Проступок, чувство вины за который почему-то стёрлось за прошедшие годы, выветрилось из памяти и перестало будоражить совесть. Порой его беспокоил вопрос, была ли это чёрствость, но очень редко и непродолжительно.

«Наверное, я вырос», — думал он. — «Перестал склоняться к драматизму и стал спокойнее относиться к неприятностям».

Джензен был другим. Он казался невинным жеребёнком, остро реагирующим на всё, что происходило вокруг. Он не был испорченным человеком. Поэтому его не любил отец. Поэтому Гирем хотел защитить его. Младший брат был лучше Рензама, лучше Алана и Сиверта. Лучше него самого. Он и Создин были теми, ради кого хотелось жить.

Не сказав ни слова, Гирем достал Вишнёвые Оковы и провёл ими над землёй вокруг таблички. Земля выплюнула сорняки вместе с корнями; почва забурлила, окружив могилу ровным слоем чернозёма. Джензен зажёг Яблоневую Ветвь — жезл отозвался мягким серебристым светом и перезвоном весенней капели — и направил его на почву. Та стала темнеть, набрякая влагой. По склону, огибая травинки, потёк маленький ручеёк.

Налетел неожиданный ветер, высушив остатки влаги на обветренных губах. Сиреневая накидка Джензена и его собственная, белая, затрепетали под резкими, настойчивыми порывами. Сильные невидимые пальцы взлохматили их волосы, чёрные, как смоль.

— Спасибо, брат, — громко сказал Джензен.

— Не вини себя, — отозвался Гирем. — Я превратил его ноги в камень, не ты. Переживать должен я, а не ты.

— Но ты не переживаешь.

— Да. Бесполезно переживать о том, что нельзя повернуть вспять.

Джензен замолчал, шатаясь под порывами ветра, словно юное гибкое деревце.

— Кто-то же должен переживать, брат, — молвил он. — Если не ты, то я.

— Керс был плохим человеком. Он не стоит переживаний.

Джензен вскинул голову и посмотрел на него. В его взгляде Гирем уловил нечто, что сделало брата каким-то чужим, незнакомым.

— Ты говоришь, как отец, — сказанное заставило его вздрогнуть, как от пощёчины. Джензен, словно не заметив этого, добавил. — Именно поэтому я переживаю. Я переживаю не за Керса, брат, а за нас с тобой. Я не хочу, чтобы нас что-то разделяло, будь то взгляд на вещи или человек.

— Что мне сделать, чтобы ты перестал? — быстро спросил Гирем, жалея о том, что вообще затеял этот спор. Это было порывом глупца. У брата есть право на собственное мнение.

«Уже поздно», — сердясь на самого себя, подумал юноша.

Джензен вздохнул.

— Ничего. Ты свободный человек. Я ничего не могу с тобой поделать, — помедлив, он добавил. — Но я бы хотел, Гири. Я бы хотел.

Они ещё некоторое время стояли рядом — плечом к плечу, рефрактор к рефрактору (Джензен был левшой) — глядя на то, как ручеёк медленно исчезает, впитываясь во взрыхлённую почву.

— Так зачем ты пришёл сюда? — спросил Джензен. — Я не думаю, что тебя охватила ностальгия по этому месту. Ты меня искал?

Гирем кивнул.

— Я хотел спросить у тебя о Создин. В последние недели с ней что-то происходит.

— Она замкнулась в себе?

— Да, — Гирем удивлённо посмотрел на Джензена. — Ты знаешь, почему?

— На то может быть много причин, — брат опустил взгляд на землю, ковырнул носком сапога горку чернозёма. — Ей семнадцать лет. Возможно, она просто так взрослеет.

— Меня это беспокоит, — Гирем неосознанно заломил руки. — Может быть, я сделал что-то не то?

Джензен молчал. Гирем глядел перед собой, в сторону тёмной полосы леса.

— Я знаю, что ты с ней дружишь, брат. Может быть… тебе она сказала больше, чем мне?