. Ганнибал - Лиловый (I) (СИ)

Тот просто кивнул. Они придержали лошадей, перешли на шаг, чтоб дать им отдышаться; Острон и Сунгай переглядывались, каждый думал, что предпринять.

-- Если нам удастся уничтожить хоть одного из них, неважно, кого, -- заметил Острон, -- это будет очень хорошо.

-- Да, но если мы попытаемся устроить за ними погоню, они непременно заведут нас в руины Тейшарка.

-- Нам ничего не остается, кроме как ехать своей дорогой. Если они нападут -- это, конечно, другой вопрос...

И они ехали так целый день; солнце в тот день было необычно низко над горизонтом, затянутым привычной уже серой мглой, и тусклое пятно светила еле пробивалось через нее. Все были напряжены, и на отдых они не останавливались; темнеть начало рано, но Сунгай не желал становиться лагерем, пока не стало настолько темно, что было сложно разглядеть холку собственной лошади.

-- Возможно, это и есть их цель, -- заметил Искандер, хмуро оглядывавшийся в сторону, в которой, -- теперь все уж это знали, -- находился неприятель. -- Измотать нас, пока мы не начнем падать от усталости.

-- До стены Эль Хайрана не больше пары фарсангов, -- сказал Сунгай. -- Эту ночь нам придется провести так. Назавтра мы уже точно пересечем ее, а в Хафире... можно будет попробовать атаковать их самим.

-- Там будет видно, -- буркнул Острон, который бывал в Хафире, в отличие от джейфара. К тому же Острона беспокоила эта мгла, но он предпочитал молчать и не пугать остальных. И солнце... он всю жизнь кочевал по Саиду и знал, что далеко на юге оно действительно днем поднимается ниже, чем к северу, хоть и никто никогда не мог объяснить причины, -- старики в племени обычно бормотали что-то про темного бога, -- но в последние дни Острон заметил, что беспощадное светило Саида еще ближе к северному горизонту, чем всегда.

"Что, если темный бог стал настолько силен, что может уничтожить солнце", однажды подумал Острон и даже сам испугался этой мысли; потом к тому же он вспомнил свой старый сон... не сон, а почти видение, когда он больше года назад валялся без сознания в Тейшарке, смертельно раненный, и этот мир, который он видел...

Пустой мир, над которым не было даже неба.

Ночь немного рассеяло пламя двух костров, вокруг которых собрались встревоженные люди. Алия велела сразу десятерым стоять на карауле, не терять бдительности. Несли стражу и Бел-Хаддат с Дагманом; обоих Северные стражи в последнее время особенно уважали. Поначалу они находились на разных концах лагеря, но неспешным шагом обходили его, бдительно вглядывались в темноту.

В глухой час эти двое сошлись в темноте за освещенным кругом костра, и Бел-Хаддат вроде бы остановился, чтоб закурить самокрутку, вынутую из хадира, а Дагман встал рядом за компанию.

-- Каин уходит первым, -- еле слышно произнес нахуда. -- Я следующий.

-- Приказа еще не было.

-- И так очевидно, что пора уходить. Квинн ушел. Становится небезопасно.

-- Я так понял, что Ангур уже взят.

-- Вчера утром, -- согласился Дагман. -- Они пока еще не знают. Так ты уходишь?

-- Да, -- коротко ответил Бел-Хаддат. Самокрутка вспыхнула точкой в темноте. -- На Венкатеше ты был последним, Эохад. Здесь последним буду я.

-- Как знаешь.

И они разошлись, по-прежнему глядя в ночь.

Острон никак не мог уснуть; на самом деле он почти боялся закрывать глаза и оттого уже добрый час следил за тем, как передвигаются фигуры часовых по краям лагеря, и мучительно в тысячный раз продумывал, каким образом они будут атаковать врагов, когда пересекут стену Эль Хайрана. Сафир беспокойно спала у него под боком, свернувшись по-кошачьи, и о ней он тоже думал; о чем же она без конца шепчется с Лейлой? Лейла и Элизбар в то время несли вдвоем караул у одного из костров, и девушка подкладывала в пламя сухие ветки саксаула, а ассахан сидел, сгорбившись, и будто бы дремал, хотя Острон прекрасно знал, что это не так. Возле другого костра сидел Исан с двумя Северными стражами, гревшими руки, и наверняка собирался сидеть так всю ночь: только Исан мог сразу предупредить их о приближении врага, потому что в отряде Муртазы не было ни одного марида, которых из-за их Дара чуяли Острон и еще двое стражей. Пламя делало его белое лицо чуть рыжеватым. Острон все не закрывал глаз и видел, время от времени бросая в ту сторону взгляды, что белоглазый все так же сидит, устало нахохлившись.

Исан чувствовал перемещения Муртазы и его отряда. На месте они не оставались: наверняка специально желали держать его в напряжении всю ночь, что самому Муртазе было сделать до смешного легко: почти с рождения младшего брата Исана преследовали жуткие кошмары, не дававшие ему спать спокойно, и оттого он приучил себя не спать по несколько ночей подряд и лишь потом, наевшись сухой травы хурр , в большом количестве росшей на склонах Талла, засыпал недолгим, но очень крепким сном.

Тридцать четыре всадника, -- судя по скорости их перемещения. Исан несколько раз перепроверял себя, но их действительно было тридцать четыре, и они то и дело приближались буквально на несколько касаб, чтоб потом тут же отдалиться, объезжали лагерь Одаренных по кругу, словно стерегли добычу. Ощущение их присутствия было сродни тому, что чувствуешь, когда позади тебя вплотную кто-то стоит. Тридцать четыре руки, протянутые к спине Исана; он не мог не нервничать, ощущая себя в опасности, боясь, что вот-вот эти руки действительно коснутся его, вонзят в ничем не прикрытую спину по кинжалу.

Время тянулось для него, словно раскаленная проволока. Он уже почти жаждал наступления утра: тогда они тронутся в путь, в движении это мерзкое ощущение рук за спиной немного рассеется, а там они пересекут проклятый Эль Хайран и...

В очередной раз поменялись караульные; сидевшие рядом с ним двое стражей уступили свои места другим. За соседним костром ассахан и его женщина ушли спать, -- хотя Исан знал, что ассахан долго не уснет из-за подспудного страха вновь услышать голос Асвада, -- и вместо них уселись другие двое, молодой курчавый китаб и бородатый маарри.

Исан никому из них не доверял, и самому Острону тоже, хотя со временем у белоглазого зародилось странноватое уважение к идиоту-нари, ведущему себя так нелогично; он постоянно бессознательно ждал от них нападения, угрозы, но беспощадная логика привела его к этому положению. Исан сдался на их милость: теперь он не имеет права сомневаться в них. Скорее всего, когда Асвад будет побежден, он сам станет таким же нелогичным, как они, и эта мысль тоже кое-что значила. Он честно пытался понять их, потому что считал, что ему это вскоре пригодится, но труднее всего было понимать отношения, связывавшие Острона и его жену (то же самое касалось ассахана, но в меньшей степени). Исан никак не мог взять в толк, как можно ценить чужую жизнь настолько выше собственной.