Алексей Крахин - Сети чёрного паука

Осознание собственной беспомощности перед сокрушительно силой, вставшей против него, и желание как можно скорее избавиться от боли, погасили пожар паники. Как быстро оказывается можно смериться со смертью. Он неизбежно умрёт, не пройти ему эти десять шагов до первого ряда, не пройти. Так стоит ли идти, если всё уже решено? Ещё несколько ранений и он упадёт, десятки клинков врубятся в тело и жизнь оборвётся. Больше он ничего не увидит. Ни мира, ни лиц. Да и останется ли жить его мир, если орки сегодня возьмут верх? Победив, они пойдут дальше и будут жечь и убивать. Все, кто сможет, сбегут в Оплот, а родной Оглфир превратиться в пыль под ногами тысяч зеленокожих дикарей. Семья, друзья, дом и места где рос, всё будет уничтожено. Да, он уже не увидит старый добрый мир, но это не значит, что он может спокойно умереть с мыслью о том, как всё то, что ему дорого, будет изнасиловано и растерзано!

Сейчас он крупица, находящаяся на грани гибели, но и часть той живой стены героев, что преграждает путь Орде. Эта стена, частью которой он был совсем недавно, должна стоять. И если ему удастся убить хотя бы одну зеленокожую тварь, то, возможно, эта тварь уже никому не принесёт боли и смерти, не бросит факел в мирный дом, не оставит след на чужой земле.

Сладостная дрожь пробежала по израненному телу. Холод сменился жаром, заполнил бездонный колодец сердца. Уверенность в своей правоте затмила взор, но открыла новое зрение, доселе спящее глубоким сном. Он не видел происходящего вокруг, но знал о каждом совершённом движении, о каждом клинке, намеченном в него.

Окровавленная сабля взметнулась, отрезая в неожиданном движении кисть незадачливому орку. Поворот, щит собрал на себе с десяток ударов и лишь один вскользь достиг цели. Два взмаха саблей и два орка держась за горла, падают под ноги. Ещё взмах и тот, кто совсем недавно остался без кисти, тоже умирает.

Орки, видевшие, как погибли их товарищи, обезумели от гнева, и если раньше израненного паренька считали лёгкой добычей и больше издевались, чем хотели убить, теперь же каждый счёл бы за честь выпустить волчонку кишки. Орки не только рубили, но и лезли с кулаками, лишь бы смять, раздавить тщедушную душонку. Раз за разом они наваливались и столько же раз откатывались, оставляя убитых и покалеченных. Стремительная сабля не знала промаха, била сильно из любых позиций, казалось, рука, державшая её, могла по велению хозяина удлиняться и изгибаться подобно змее. Орки били стремительно и все разом, но злосчастный щит всегда успевал встать на пути оружия, дубины соскальзывали, секиры отскакивали, сабли тупились. В небывалых пируэтах щит отбивал все атаки и сам успевал разить врага острым ребром, переломанные носы и шеи сливались в симфонию хрустящих костей. Нечеловеческая прыткость заставляла многих орков обходить юношу стороной, а точность, с которой он разил врага и защищался сам, не укладывалась ни в какие рамки.

Кастер чувствовал себя легко и раскованно, подобно старому актёру, всю жизнь проведшему на сцене и забывшему, что такое волнение перед публикой. Он прекрасно понимал, что произошедшие в нём изменения не естественны. Ну, разве умел он раньше так управляться с саблей? Ну, разве двигался так быстро и обладал ли такой реакцией? Даже не реакцией, а даром предвидения. Все намерения орков ведомы ему, полёт чужого оружия контролируем и жизнь врага в его власти привычного.

В голове не осталось места посторонним мыслям, бой поглотил всё существо юноши, каждое действие, каждый вдох служили лишь одной цели — убийство врага. Мастер всегда делает свою работу хорошо, любая возникающая проблема в любимом ремесле — решается на раз, ибо мысль всегда занята одним делом. Пока он работает, для него нет семьи, нет родни и непомерно больших налогов, есть лишь дело. Кастер никогда не считал себя мастером в чём-либо, но сейчас он будто влез в чужую, удобную шкуру, прошедшую в прошлом через десятки битв и сотни драк, и весь накопленный ей опыт оказался во власти деревенского юноши. Он пользовался этим опытом, позволял чужой шкуре управлять собой и наслаждался её могуществом.

Скорее всего, в бою один на один с профессиональным бойцом победить бы и не удалось, но здесь, в сердце битвы, каждый мешает другому двигаться и разить, хочет всё сделать сам, лезет вперёд. Несогласованность врага играла на руку, орки валились штабелями под смертоносными ударами сабли и щита. Кастер почти не защищался, лишь вращался юлой, успевая везде и видя всё.

Взмах. Кончик лезвия вспарывает горло, движется дальше, перерубает переносицу, опускается, на половину входит в живот и в неразличимом для глаза движении выныривает наружу. А следом щит отражает удар секиры, ребром ломает кадык, кованым центром впивается в грудь. Одно движение — шестеро поверженных.

Опыт сотен битв учит не только изощрённому владению оружием, но делает оружием само тело. В воцарившейся сумятице, орки промахивались по юркому мальчишке и рубили своих. Вокруг воина-одиночки набралась целая гора из трупов, раненные расползались от неё целыми дюжинами, а новые орки уже побаивались лезть на рожон, одному из двадцати удавалось дотянуться до паренька и зацепить оружием, после чего такой боец неизбежно погибал под ударом, не знающей промахов, сабли. Никому не хотелось быть среди таких «счастливцев», в бой лезли только самые матёрые и неустрашимые орки, ветераны пограничных войн и агрессивные юнцы, ещё не ломавшие всерьёз носы. Иногда, из прущей вперёд толпы орков, выныривали громадные берсерки, вожди берегли их для особых случаев: для прорывов ослабленных частей противника, для оттеснения наступающего врага, для поддержки боевого духа ордынцев.

Огромные орки, с горящими злобой глазами, с самыми тяжёлыми секирами и лёгкими доспехами, опоённые грибной похлёбкой, в простонародье названной Шайтан-бухлом, вносили поистине великое опустошение в рядах врага, а простые воины, видя отвагу и лихость берсерков, воодушевлялись и начинали воевать под стать.

Но в противостоянии с воином-одиночкой элита орды лишь ухудшала положение дел. Огромные, перевитые мышцами, не знающие страха и пощады, берсерки точно так же как и все остальные умирали на глазах простых воинов, после чего желающих встретить смерть на клинке юноши убавлялось.

Перед глазами Кастера стелился идеально белый свет. Свет уверенности и праведности совершаемых убийств, он будто выполнял чужую волю, даже не выполнял, а лишь служил её инструментом. Руки рубили, а он наблюдал, ноги двигались, а он наблюдал. Не мешали ни трупы, ни превратившаяся в кровавое болото земля под сапогами, ни щит, готовый вот-вот развалиться от пережитых столкновений, ни иззубрившаяся и затупившаяся сабля с отломившимся кончиком и куском гарды.