Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

Пальцы его все еще плохо сгибались от боли, и Гигант мучительно подвигал ими прежде, чем обратить свое залитое кровью лицо к Кавинанту. Словно моля об отмене приговора, он встретил немигающий взгляд Кавинанта и спросил:

— Ты ничего не чувствуешь?

— Чувствовать? — процедил Кавинант. — Я прокаженный!

— Даже по отношению к Пьеттену? К ребенку?

Его мольба вызвала у Кавинанта желание обнять его, принять это ужасное дружелюбие, как некий ответ на его дилемму. Но он знал, что этого недостаточно, знал в глубине души своего тела, охваченного проказой, что это его не удовлетворит.

— Мы тоже их убивали, — надтреснутым голосом произнес он. — Я убивал… я такой же, как они.

Внезапно повернувшись, он скрылся во тьме, чтобы спрятать свой стыд. Поле битвы было подходящим местом для него. Его ноздри не чувствовали зловония смерти. Некоторое время он бродил среди мертвых, потом споткнулся и лег на землю, залитую кровью, в окружении могил и трупов.

Люди! Он был причиной их криков и их агонии. Фаул напал на Вудхельвен из-за кольца.

— Только бы это не повторилось вновь… я не хочу…

— Его голос был полон рыдания. — Я больше не буду убивать.

Несмотря на жесткое ложе, несмотря на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где мертвые лежали грудами, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, использовать которую или утолить теперь могла только земля, — несмотря на собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение всего остатка ночи остальные оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов. Но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него изнутри, словно беспрерывно повторяющийся процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог выйти из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью, ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона, каждый палец, правая рука, рубашка, грудь, левая нога…

Проснулся он уже на рассвете, сделавшим все окружающее похожим на неудобную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от злобы, он увидел, что работа по захоронению завершена: все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревцами, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали, скорчившись, на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Тротхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей.

Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнил свою часть работы. Он посмотрел на свою одежду: парча была темной и стояла, словно кол, от засохшей крови.

«Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он. — Для отверженного».

Он знал, что теперь уже поздно было принимать решения. Ему приходилось лишь установить, какое он отводит себе место в этой невероятной дилемме.

Опершись на посох и стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела своих уклонений. Он потерял след своих привычек по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков и пролил кровь. Он навлек беду на Парящий Вудхельвен, он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, что все его старания привели именно к сумасшествию.

Ему необходимо было двигаться; он знал это. Но данная задача выдвигала ту же самую непроницаемую проблему. Принимать участие во всех этих событиях и, значит, сходить с ума. Ему необходимо было принять решение раз и навсегда и придерживаться его. Он не мог принять Страну и не мог отрицать ее. Ему нужен был ответ. Без него он попал бы в западню, как Ллаура, принужден был бы, к радости Фаула, потерять себя в стремлении избежать этой потери.

Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и испуг на его лице и мягко спросил.

— Что тебя тревожит, друг мой?

Мгновение Кавинант смотрел на Морема. Казалось, за одну ночь Лорд состарился на много лет. Дым и грязь битвы оставили печать на его лице, выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости и разложения. Глаза его потускнели от утомления, но губы сохранили доброту, а движения были по-прежнему уверенными, несмотря на то, что его одежда тоже была изрядно истрепана и покрыта кровью.

Кавинант инстинктивно уклонился от того тона, которым Морэм произнес «мой друг». Он не мог позволить себе быть чьим-то другом. И он уклонился также от своего внутреннего побуждения спросить, что за причина сделала посох Тамаранты столь могущественным в его руках. Он боялся ответа на этот вопрос. Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать Гиганта.

Тот сидел спиной к жалким останкам, которые прежде были Парящим Вудхельвеном. Кровь и копоть зачернили его лицо, кожа имела цвет сердцевины дерева. Но самым заметным в его облике была рана на лбу. Разорванная кожа свисала над бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из раны, словно раскаленные мысли, проникавшие сквозь трещину в черепе.

Правой рукой он обнимал бурдюк с «алмазным глотком», а глаза непрерывно следили за Ллаурой, занимавшейся с маленьким Пьеттеном.

Кавинант приблизился к Гиганту, но прежде, чем он успел заговорить, Преследующий Море сказал:

— Можешь что-либо сказать о них? Может, тебе известно, что с ними сделали?

Этот вопрос отозвался в мозгу Кавинанта черным эхом.

— Я знаю только насчет нее.

— А Пьеттен?

Кавинант пожал плечами.

— Подумай, Неверующий! — Его голос был полон клокочущего тумана. — Я потерян. Ты можешь понять.

Кавинант с усилием ответил:

— То же самое, точно то же, что было сделано с нами. И с Ллаурой.

Спустя минуту он саркастически добавил:

— И с Пещерными Жителями.

Глаза Преследующего Море стали испуганными, а Кавинант продолжал:

— Всем нам суждено разрушить все, что мы собираемся сохранить. В этом метод Фаула. Пьеттен — это подарок для нас, образец того, что мы сделаем со Страной, если попытаемся спасти ее. Настолько Фаул уверен в себе. А пророчества, подобные этому, оправдывают себя.

Услышав это, Гигант уставился на Кавинанта, словно Неверующий только что обрушил на него проклятия. Кавинант попытался не отводить взгляда от глаз Гиганта, но неожиданно стыд заставил его опустить голову. Он посмотрел на истерзанную траву. Она выгорела странными пятнами. Местами она почти не была повреждена; видимо, огонь Лордов наносил ей меньший ущерб, чем разрушительная сила юр-вайлов.

Минуту спустя Гигант сказал:

— Ты забываешь, что между пророком и предсказателем есть разница. Предсказание будущего не есть пророчество.

Кавинант не хотел думать об этом. Чтобы переменить тему разговора, он сказал: