Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли к лошадям, чтобы достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав возможность искупаться Тьювору и Стражам Крови.

Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска, но купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в новую одежду и сидели верхом на Ранихинах. Ранихины успели восстановить свои силы, повалявшись на траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд Тротхолл подал сигнал, и отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.

Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода, вид самого Анделейна, который, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.

Люди Страны черпали исцеление из окрестностей гор.

Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.

Он старался изо всех сил не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине у Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил по дну пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.

Я не буду…

Он хотел выжить.

Я не…

Время от времени прямо на дороге перед ним встречалась алианта, как личный призыв Страны, но он не поддавался.

«Кавинант, — думал он. — Томас Кавинант Неверующий. Прокаженный, грязный, отверженный».

Когда все усиливающееся чувство голода заставило его поколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.

Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась смерть Парящего Вудхельвена, но он только сильнее становился в своей решимости и продолжал путь.

Я больше не буду убивать!

Ему надо было найти какой-то другой ответ.

Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена. Теперь все свидетельства того, что оно сопротивлялось красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало полностью алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла. На следующее утро он сел на Дьюру, раздираемый между двумя противоположными полюсами безумия.

Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде и удерживала его в седле Дьюры; он стал нечувствительным к таким поверхностным соображениям; едва ли он заметил, когда река стала поворачивать на север от направления движения отряда, или когда горы начали становиться выше. Этой ночью он спал глубоким сном без сновидений, а на следующий день ехал дальше в такой же немоте и безразличии.

Все возраставшая дремота не покидала его. Сейчас он, сам того не зная, ехал по степи; ему грозила опасность, которой он не сознавал. Усталость была первым шагом в неумолимой логике закона проказы. Следующим была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики не могли его выносить; зловоние, которое ратифицировало отвержение прокаженных таким образом, что ему не могли противостоять ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, полным сна.

Когда он начал приходить в себя — рано в полдень на третий день после ухода из Парящего Вудхельвена и на семнадцатый со дня отъезда из Ревлстона, то обнаружил, что перед ним расстилается Моринмосский лес. Отряд стоял на вершине последней горы, у подножия которой земля пропадала под темной защитой деревьев.

Моринмосс лежал у подножия горы подобно плещущемуся морю: его края охватывали склоны гор, словно деревья впились в них своими корнями и отказывались отходить назад. Темная разнообразная зелень Леса простиралась до горизонта на севере, на востоке и на юге. У нее был какой-то угрожающий вид; казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти сквозь нее.

Высокий Лорд Тротхолл остановился на гребне горы и долго смотрел на лес, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Моринмосс, вместо того, чтобы принять вызов странной угрозы деревьев.

Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он заговорил, и его глаза были полны потенциального гнева.

— Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Моринмосс и не будем останавливаться до тех пор, пока не доберемся до дальнего края. Путешествие займет почти день и ночь. Во время езды не должно быть видно ни одного клинка и ни одной искры. Слышите? Все мечи убрать в ножны, все ножи в чехлы, наконечники всех копий обвязать кусками тканей. И не высекать ни одной искры или вспышки огня. Я не намерен ошибаться. Моринмосс отличается еще большей дикостью, чем Гринмердис, — а никто еще со спокойным сердцем не въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они не забыли своего родства с Гарротинг Гип. Молитесь, чтобы они не сокрушили нас всех без разбора.

Он сделал паузу, оглядывая отряд, пока не убедился, что все его поняли. Потом он добавил уже мягче:

— Возможно, в Моринмоссе все же есть Лесничий, хотя это знание было утеряно после Осквернения.

Несколько воинов напряглись при слове «лесничий». Но Кавинант, медленно избавлявшийся от апатии, не почувствовал ни в малейшей степени того благоговения, которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как прежде:

— Вы что, поклоняетесь деревьям?

— Поклоняемся? — Тротхолл, казалось, был озадачен. — Это слово мне непонятно.

Кавинант с удивлением уставился на него.

Мгновением позже Высокий Лорд продолжал:

— Ты хочешь спросить, почитаем ли мы леса? Конечно. Они живые, а Сила Земли — во всех живых вещах, во всех камнях, земле и дереве. Конечно, мы понимаем, что мы слуги этой Силы. Мы заботимся о жизни Страны.

— Он оглянулся на Лес и продолжал: — Земная Сила принимает разные формы, от камня до дерева. Камень служит основой для мира, и, к чести наших познаний, какими бы неглубокими они ни были, эта форма силы не знает сама себя, но с деревом все иначе.

Однажды, в глубочайшем, отдаленнейшем прошлом почти вся Страна представляла собой Один Лес — одно могущественное дерево от Тротгарда и Меленкурион Скайвеа до Плато Сарангрейв и Сирича. И Лес этот был живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с собой в Страну. Он чувствовал боль, когда простые люди — слепые и глупые эпизоды в древности Страны — вырубали и выжигали деревья, чтобы расчистить место, где они могли бы выращивать свою глупость. Ах, трудно найти повод для глупости истории человечества. Прежде, чем новость распространилась по всему лесу, и каждое дерево узнало, какая опасность ему грозит, сотни лье жизни были истреблены. По нашим подсчетам на это потребовалось времени больше тысячелетия. Но деревьям это, должно быть, казалось быстрым уничтожением. К концу этого времени во всей Стране осталось всего лишь четыре места, где все еще влачила свое жалкое существование душа леса, выжившая и содрогавшаяся в своей благородной боли, — и она решила защищать себя. Потом Леса Гигантов, Гриммердхо, Моринмосс и Гарротинг Гип жили много веков, и их постоянная готовность выражалась в заботе Лесничих. Они помнили, и никто из людей, или вайлов, или Пещерных Жителей, отважившихся зайти туда, не возвращался.