Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— Это… — поднял руку Урувай.

— Я знаю, — с прежней резкостью одёрнул его торговец. — Если подо мной сейчас появится дырка и я провалюсь в подземное царство с подземными лошадьми, на которых одето что-то диковинное — будь спокоен, я разберусь. Это очень хорошее стремя. А второго нет?

— Мы нашли только одно, — сказал Наран. Он перехватил повод жеребца, и теперь вёл с животным напряжённую борьбу. Они оба следили, как рука подбирается всё ближе к губам лошади, как кожа краснеет от тока горячего воздуха из ноздрей. И когда вдруг следует движение челюстей, Наран отдёргивает руку, а старик, не глядя и не отвлекаясь от стремени, пихает жеребца локтем под рёбра.

— Такие стремена делают далеко на западе.

— Я слышал о тамошних людях, — вставил Урувай. О, у них такие длинные ноги! Конечно, стремена им просто необходимы…

Старик посмотрел на спутника Нарана, и тот замолчал, шлёпая губами и будто бы пытаясь поймать потерявшиеся слова. Нарану же сказал:

— Этого достаточно. Всё равно я буду рад, что это животное больше не будет плеваться в меня огнём каждый раз, как увидит. Вы можете переночевать в шатре. Там тесновато, но для двух человек места хватит.

С рассветом они умылись пылью, наполнили бурдюки водой из ближайшего ручья и вновь отправились в путь. Солнце улыбнулось им, показав свой истекающий соком краешек, и несмотря на то, что было довольно холодно, друзья ехали в приподнятом настроении. Небо затянуто рваной пеленой высоких облаков, и день обещал быть неплохим. Из-за горизонта выступали величественные горы, и каждый удар копыт ещё нанемного вытрясал их из небытия.

Мальчишки-пастухи провожали наранову покупку почтительным молчанием. Кожа лошади сухая и горячая, грива жёсткая и тонкая, будто плети застывшего дыма. С отставленной нижней губы на траву капала слюна, выделяя резкий запах гари.

— Ну вот. Теперь ты настоящий герой, — нарушил молчание Урувай. — У каждого настоящего героя есть свой волшебный конь.

— Он всего лишь меня везёт, — буркнул Наран и больше ничего не сказал. Говорить не хотелось.

Вечером Нарану удалось поймать зайца. Ушастый очень удивился, услышав, как затрещали над логом, куда он нырнул, чтобы переждать, пока проползёт этот странный человек, кусты. Заметался, выискивая в густой поросли жимолости просвет, чтобы улизнуть в степь, но было уже поздно. Удар лапой-ладонью выбил из него сознание, а потом на тоненькой шее сомкнулись челюсти.

Бросив добычу у ног уруваевой кобылы — саму её вряд ли привлечёт мясо, а мелкие падальщики к лошади приближаться не станут, — Наран направился к костру.

— Опять порвались штаны, — посетовал он, разглядывая на свету прореху на бедре.

Ткань не выдерживала лисьего образа жизни. Это уже третья дыра в его одежде.

— Мм, — промычал Урувай. Наран нахмурился.

— Что ты там прячешь?

Урувай поколебался и показал. Вяленое мясо и в отдельном кульке сухая просяная каша.

— Я купил кое-какой еды, — на подбородок его валилась каша, Урувай торопливо собирал её пальцами и отправлял обратно в рот, — Выменял на свой ремень с железными пряжками.

Видя, как мрачнеет Наран, он поспешно сказал:

— Я устал жевать траву. И мне страшно смотреть на тебя. Ты то ты, то кто-то другой, и мне страшно, потому что я не понимаю, кто сейчас сидит вот здесь.

Он потянулся и потыкал Нарана пальцем в бок.

— О чём ты? — раздраженно сказал тот. — Сейчас я, например, это я. А когда нужно охотиться… ну, тоже я, просто другой. Вроде, как шаман, когда изображаю какого-нибудь зверя, или как ты, когда изображаешь… ну, например, косяк лебедей. Я не позволяю ему залезть слишком далеко в свою шкуру.

— У тебя не болят дёсны? — внезапно сменил тему Урувай.

— Нет. А почему ты…

— Я вижу, как ты сплевываешь кровью. У тебя режутся лисьи зубы!

Ощерив зубы, Наран внимательно их ощупывал. И правда, стали крупнее. Клыки вытянулись и задевали за внутренние стороны щёк. Вот откуда в слюне кровь.

— Это потому, что я ем сырое мясо. Оно, знаешь ли, твёрдое.

Урувай вздохнул.

— Я устал жевать траву. Еды здесь хватит как раз до гор. Надеюсь, там можно будет подстрелить горного козла, или хотя бы набрать ягод и грибов.

Он пошелестел обёрткой и прибавил:

— Если есть понемногу, то хватит нам двоим.

Наран молча отвернулся. Разгладил складки на халате, слушая чавканье, которое Урувай пытался заглушить ладонью, и раздумывая, как приятно будет слизать с шёрстки зайчишки натёкшую из разорванного горла кровь.

Прошло два дня. С того времени, как зима проехала над ними на своей гремящей колеснице, в мире стало необычайно тихо. Наран думал, что они будут ещё несколько дней слышать, как удаляются небесные кони, но сколько не вслушивался, прежнего шума услышать не мог. Стояла громовая тишина, прерываемая лишь резкими, печальными криками птиц. Насекомые попрятались в земле, изредка подавали оттуда голос. Небо вымазалось в грязи, как ребёнок одной зимы от роду, только выучившийся ходить и тут же залезший в загон к жеребёнку.

— Ну и пылищу же поднял тот табун, — говорил Урувай, запрокинув голову.

Ночью Наран просыпался и, выставив нос из своего одеяла, ловил губами редкие снежинки.

Теперь стало заметно, что горы приближаются. Наползают, словно большая улитка, и по вечером, после дневной скачки, Наран сидел возле костра и наблюдал за седыми вершинами.

С Уруваем они по большей части вместе молчали. Эти громады угнетали толстяка, и он предпочитал устраиваться на ночлег носом в другую сторону, где степь волнами придавленного к земле первым снегом ковыля накатывала на горизонт. Разговаривал теперь со своей каменной совой, рассказывал, как хорошо и радостно живётся в аиле, и напевал отрывки из песен.

Он заметно похудел. Лицо больше не напоминает зрелый фрукт, кожа потемнела и стала похожа на древесную кору. Когда чешет шею, звук получается такой: «Скрип-скрип-скрип». Об эту свою шею он пару раз ломал отросшие ногти. И обломками этих ногтей порвал самую тонкую струну на морин-хууре, так что музыка также посуровела и загрубела.

Губы, раньше красные и будто всё время испачканные в соке зрелой смородины, теперь побледнели и растрескались, а в походке появилось что-то лёгкое, танцующее — что-то от сайги.

Манеры тоже поменялись. Урувай больше не запахивал свой обширный и похожий на одеяло халат до конца и оставлял на обозрение волосатую грудь. Косы, раньше пестревшие разномастными лентами и украшениями, избавились от них, и заметно подросли. Так же, как и усы.

Но характер остался тот же самый, хотя и ещё глубже заполз в свою наросшую скорлупу.

Когда они спешились на очередной ночлег, Наран заметил, что почва под ногами из песчаной и растрескавшейся превращалась в каменистую и неприятную для голых ступней. Он спросил: