Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— Всё равно это неправда, — наконец разомкнул уста толстяк. — Я не могу петь сказки, которые не основаны на реальных событиях.

Наран ощутил твёрдую почву под ногами. Сказал вкрадчиво:

— Неправда? Думаешь, все старые сказки происходили ровно так, как в них рассказывается?

Урувай почувствовал ловушку и неуютно завозился.

— Мы же не можем это проверить. А сейчас нет никакой опасности, и незачем мне поворачивать обратно раньше срока. Давай, я дойду с тобой до подножия той скалы. А когда ты научишься летать, поверну обратно.

— Нет! Я вижу все эти знамения. Вон, смотри, какой полёт у того ворона? Разве вороны так летают? А вон твоя кобыла роет землю. Она роет тебе могилу, будь уверен! Смотри, я уверен, что вижу у ней на глазах слёзы… — Наран вскинул в отчаянии руки. — Послушай, дружище. Я ведь на самом деле хочу уберечь тебя от опасности. Если бы нас вдруг окружили, я бы бросился в самую гущу врагов, только чтобы позволить тебе убежать и потом написать о моей гибели песню.

Лицо Урувая пошло красными пятнами. Снова, как в детстве, рот его исказился, а веки стали влажными.

— Я бы тоже тебя не бросил.

— Твоё предназначение — слагать песни, а не драться и не трястись куда-то в седле по пыльной или снежной пустоши. Моими устами сейчас говорит тот монгол, который снаружи. Который нашёптывает тебе все неожиданные повороты. Считай, что это тоже неожиданный поворот. Подумай, он же говорил с тобой самыми разными образами. То через неровности земли, то через храп коней. То нашёптывая ветром, а то рисуя на снегу. Подсовывая нам с тобой все эти приключения и шепча тебе — запомни и расскажи потом другим людям. А теперь он говорит через меня.

Урувай выдохнул, и забыл вдохнуть. Наран подался вперёд, со злостью ударил кулаком в ладонь.

— Ты думаешь, я вру тебе, моему единственному другу?

Словно подрубленное дерево, Урувай распростёрся перед ним прямо на земле.

— Извини меня.

— А теперь — убирайся, — Наран вдруг вспомнил батю Анхара, в тот момент, когда чашка дрожала у него в руках, готовая полететь в спину трусливо удирающему Нарану. Чашки здесь не было, и юноша сжал и разжал кулаки, чтобы немного успокоится. — Прямо сейчас садись на коня и езжай обратно. Встанешь на ночлег через час и завтра с утра тронешься дальше. Когда я тебя вижу, я вижу, как ты, орёл с толстыми ляжками, падаешь в пропасть и как из твоего сломанного клюва вытекает кровь… как окрашивается ею снег… Если ты скажешь мне ещё хоть слово, я погоню тебя пинками.

Урувай вскочил и потрусил к своей кобыле, на ходу подхватив мешок с вещами. В нём остался огненный камень, но Наран рассудил, что он может обойтись и без огня так же, как и проделать остаток пути в одиночестве.

В дрожащем и хнычущем под редкими снежинками свете уруваева спина выглядела сгорбленной и жалкой. Уже обняв шею лошади, чтобы взгромоздится в седло, он оглянулся.

— Теперь, бросив друга на полпути, я недостоин полного имени. Отныне все будут звать меня — Увай, а слог «ур» навечно останется с тобой, как слабое, но всё же напоминание о нашей дружбе.

Наран подобрал прут, чтобы пресечь очередную попытку вороного добраться до огня.

Облако действительно кончилось под ногами. Свистнуло что-то в ушах, плащ ожили превратился в змею, заворачиваясь на голову. Халат надулся, будто жабьи щёки, потом хлопнул, выпуская воздух, и земля больно ударила её по бёдрам. Следом, заставив вскрикнуть, на голову, плечи и грудь рухнули потоки воды. Частый-частый дождик, когда уже перестаёшь различать, где вода, а где просто мокрый воздух. Слава Йер-Су, он почти сразу кончился. Отряхиваясь и фыркая, Керме вспомнила, как Шаман говорил, что тучи и облака состоят из воды, а она ему не верила. Как это возможно, чтобы вода — летала?..

Однако же вон, летает.

Некоторое время ещё она не могла подняться. Голова кружилась, ноги дрожали, как струны на музыкальном инструменте. Сидела и пыталась слушать сразу во все стороны, понюхать воздух спереди и сзади, и исследовать своё тело — нет ли синяков? Она не представляла, какая высота от облака до земли, и была рада, что та оказалась не совсем большой. Ведь если бы падать было высоко, можно было зашибиться… Пальцы щекотала мокрая трава, справа на расстоянии вытянутой руки обнаружился плоский гладкий камень. Где-то рядом хрустело, разминая ветки, дерево. Из-за уха девушка извлекла листик, каким-то образом оказавшийся там при падении, и исследовала на нём все прожилки, ожидая, пока снова сможет встать на ноги.

Куда теперь двигаться? В какую сторону идти, чтобы найти то, что было так дорого её овечке?

Была бы под рукой карта.

Это была очень странная мысль. Керме слышала когда-то о картах от стариков-рассказчиков. С запада по Великому Морю или верхом наезжали в степь чужие люди. Люди, которые знать не знают о таких богах, как Тенгри или Йер-Су, которые везли за собой в восьмидесяти мехах суждения, которые никак не укладывались в образ жизни степняков. И ещё восемьдесят мехов пустых — любопытство и жадность до чужих представлений о мире. Ёмкости они заполняли буквально всем — запахами сохнущего на солнце навоза, пустобрешеством женщин и неуклюжим лукавством мужчин, которые норовили закидать гостей словесным сором, скрыв по-настоящему важные вещи.

Они спрашивали — «Есть ли у вас карты мира?», а затем показывали свои, начертанные на тонкой бычьей коже, или деревянных дощечках. В этот момент Шаман обыкновенно закатывал глаза:

— Чего там только не было, на этих дощечках! Моря размером с руку взрослого мужчину, чужие города, которые можно закрыть одним пальцем… Аравийская пустыня, тянущая во все стороны огромные песочные руки, и скачущие по ней на верблюдах армии, диковинные гады, высовывающие из воды щупальца и морды с выпученными глазами. Черепахи, на спинах которых, ничего не подозревая, жили люди в одних набедренных повязках… урусские царства, где шли друг на друга войною бородатые воины в остроконечных шапках. А на месте, где начинаются великие бесконечные степи — пустое место. И только далеко за ними изгибающий спину усатый дракон с огромными крыльями-плавниками — Кхитай.

Путешественники утверждали, что если к этим картам прибавить великие степи, получится весь мир.

Монголы сильно удивлялись. К чему карта тем, чей дом — гладкая степь, в которой ничего нет, а всё, что есть, перемещается следом за солнцем, следом за уходящим теплом или убегающим на паучьих лапках дождём?

Путешественники удивлялись следом. Как можно жить в мире, который совсем не знаешь? Это всё равно, что бродить по чужому жилищу с закрытыми глазами. Ощупывать предметы и гадать: что это и можно ли это есть, вместо того, чтобы открыть глаза и посмотреть…