Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— Какие лучше? — спросила она.

— Вон там, слева и чуть вперёд, я чую замечательные лопушки.

Ну конечно. Керме их тоже чувствовала. Она проползла немного вперёд и захватила губами большие листья. Распластавшись прямо на земле, жевала, думая о голоде и о Растяпе.

— Почему ты не говорил раньше? — спросила она с набитым ртом.

— Я собирался попросить тебя не спать на левом боку. На правом или на спине мне удобнее.

Керме кивнула и подождала ответа на свой вопрос, поглощая траву и не чувствуя вкуса. Но его не последовало. Так же, как и возник, голос зарылся в глубины её тела, как рыба в ил.

Она пошла дальше, чувствуя, как недоумённо бурлят желудочные соки. Что это ты нам подсунула, хозяйка? Опять траву?.. С их бурчанием в глубине сознания медленно просыпались воспоминания.

Калечных детей в то время рождалось мало.

Керме оставили и со временем убеждались, что оставили не зря.

— Ты родилась слепая, как крот, но эта слепота забросила в твою голову какие-то знания. Такие, которых нет даже у шаманов, — говорил ей Шаман.

В семь лет она серьёзно заболела. Лежала, закутанная в одеяла, в шатре, и женщины, подходя каждую свободную минуту, качали головами и ужасались наперебой, какая она красная. В лёгких образовалась земля и при каждом выдохе выходила наружу, пачкая губы.

Кости ныли, мышцы истончились, как тетива лука. Изнутри всё горело и сочилось слизью. Даже моча куда-то пропала. Зато внезапно появились силы стремиться наружу, неважно, ночь ли там была или догорал, как головёшка в костре, день. Керме больше не чувствовала разницы. Она просто хотела к овцам, хотела ковыряться в земле, выискивая вкусные травки и срывая с кустов ягоды…

Нет, не так. К верёвке на шее, на которой болтался колокольчик, будто бы прицепили поводок и теперь настойчиво за него тянули. Шнурок натирал шею, и Керме в бреду мерещилось, что шею ей щекочет ковыль.

— Сбереги нас, бесконечная степь, согрей нас горицвет, куда же ты собралась! Там холодно, так, что даже кузнечики не отказались бы от такого шатра, как у тебя!

Её подхватили под руки, в очередной раз закутали в одеяло, и девочка, вынырнув из бреда, запоздало удивилась: «я что, пыталась убежать?..»

И после какой-то попытки ей это удалось. Была уже глубокая ночь, и скрипела под ногами единственного часового земля. Храп и дыхание женщин скользнул по краешку сознания, качнулся, задев волосы, полог, и вот наконец свежий воздух, ночной простор, перемежающийся сочащимся из аилов теплом. Керме встала на четвереньки, рванула в темноту, безошибочно определив, в какой стороне стояли овцы.

Когда её вновь поймали, она даже не думала сопротивляться или ещё куда-то бежать. Лежала среди овец, свернувшись калачиком, с вымазанным землёй ртом. Землю эту вычистили у неё потом из-под ногтей и из отворотов халата.

— Что ты делала?

Народу всё прибывало. Овцы, разбуженные суетой, стали перемещаться подальше.

— У меня болел живот.

Керме сонно потёрла глаза, встала, опираясь на руки женщин.

— Конечно, болел! Ты выглядела почти как растоптанная лошадью лягушка!

— Больше не болит.

— Не болит?

Девочка и правда выглядела гораздо более здоровой, хоть и очень грязной.

— Я поела разных травок. Лошадиный чебрец вот. И такую маленькую травку, похожую на лягушачью лапку. И ещё что-то. Много.

— Откуда ты знаешь, что нужно было съесть? Это Шаман тебе сказал?

— А что Шаман? Шаман сам иногда кушает землю. Но клянусь, его животу от этого становится только плохее.

Шаман был тут как тут. Принёс перед собой, судя по звукам, свой огромный живот.

— Нет, я сама, — лепетала Керме. — Овечки едят корешки, когда болеют.

Бабка, уперев одну руку в бок (второй при этом бережно поддерживала Керме), повернулась к Шаману:

— Что ты на это скажешь, старый похотливый суслик?

Было слышно, как он отступил на шаг. Почва вздохнула, напрягая и расслабляя под его ногами уставшую мышцу. Всё-таки он был очень тяжёлым и очень значительным для этого мира, чтобы его было легко таскать. Но бабку, свою старшую сестру, боялся и уважал. Это единственная женщина, перед которой пасовало его добродушие и величие.

Звякнули украшения на шее — он опустился на колени, разгребая у ног Керме землю.

— Это мятлик. Видите метёлки?.. Она копала луковицы и ела их. Керме, звёздочка, ты ела вот эту травку?.. Я возьму эти растения с собой. Нужно же самому попробовать их на вкус…

— Детка, у тебя точно ничего не болит?

Керме к тому времени уже сладко спала. Разбуженная вопросом, она прожевала сквозь зубы ответ и вновь погрузилась в дрёму.

Тогда старуха снова повернулась к Шаману.

— У неё точно больше ничего не болит? Что лечат этими луковицами?

Шаман покачал головой.

— Мне такое неизвестно. Мятлик довольно бесполезен. Кроме того, что его соцветиями иногда играются дети, щекоча друг другу носы. Но, наверное, его действительно едят овцы.

— И девочка это знала?

Шаман пожал плечами.

— Это Йер-Су. Она знает малышку, потому что растила её с пелёнок. Так же, как целые луга этих мятликов, которые степная госпожа выращивает каждый год. Даёт всякому название и какую-то химию. Мы не умеем слушать голос природы и поэтому часто упускаем из виду самое очевидное. А Керме, может, из-за своего зрения, такое может.

Когда идти было трудно и заросли валежника вставали перед ней, словно гигантская паутина, Керме взывала к мужу. И он отзывался, брал её за руку, и выводил из лабиринта, успокаивающе гудя над ухом и треща ветвями. После чего исчезал, не сказав ей ни слова.

— Ну прости меня, — говорила вдогонку девушка. — Мне пришлось уйти, когда тебя не было дома. Но ты бы меня ни за что не отпустил.

Одежда тихо шуршала, соприкасаясь то с теплом, а то с прохладой, если солнце пряталось за тучей. Керме пыталась определить, близко ли закат и как скоро нужно будет ложиться спать. Чувства её пока молчали. Раньше она неплохо чувствовала время, но с появлением ребёночка всё изменилось, перемешалось и поплыло, как кусок жира в котле. Под ногами хрустел пышный ковёр из листьев. Если бы вдруг настала ночь, она бы могла рухнуть в этот ковёр и проспать до утра.

Для интересу, когда устали и слегка загудели ноги, она попробовала так поступить. Нашла себе кучу листьев побольше и, раскинув руки, с визгом туда свалилась.

— Ай! — сказал ковёр.

Мир лопнул. Её окружили вопли и галдёж, будто кто-то кинул камень в лежбище овец, наведя беспорядок.

— Слезь с него!

— Она кусается?

— Я хочу к папе!

— Слезь с него!!! У меня есть кинжал, и я вскрою твою шею прямо сейчас, если не отпустишь братика.

В последнем голоске сочеталась дрожь и отчаянная решимость. Керме замахала руками и попробовала подчиниться. Сердечко провалилось куда-то далеко-далеко, а страх бился в голове пойманной синицей.