Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— Здесь темно, и тебя больше никто не заметит, — доверчиво сообщила Тайна, устраивая вокруг неё подобие гнезда из одеял.

Мальчишки убежали играть, проводив их до аила и отхватив у сестры какую-то съедобную мелочь.

— Спасибо, — шепнула Керме.

— Хочешь кушать?

— Я уже пообедала.

— Ну, может немного каши на ужин? Я здесь за старшую. Мама и другие папины жёны помогают в аиле. Утепляют шатры. Много работы, вот-вот придут настоящие холода, выпадет снег, и тогда уже ничего не получится сделать толково.

Тайна рассуждала, как взрослая, и Керме почувствовала себя рядом с ней несравнимо младше. Она поблагодарила новую подружку и получила горшок с кашей.

— У меня впереди длинная дорога, и завтра мне нужно будет уйти пораньше.

Хорошо, если везде в горах её будут встречать так хорошо и везде будет ждать уютный ночлег, но, если верить листочку-карте, который она спрятала за отворот халата, впереди ещё долгий путь.

— Я всегда просыпаюсь затемно, — похвасталась Тайна.

— Можешь разбудить меня тоже? — попросила Керме, хотя была уверена, что сама проснётся, как только ноги немного отдохнут и снова запросятся в дорогу. Ноги всю жизнь подсказывали ей, что делать, и, наверное, ни разу не подводили.

Едва (по заверениям Тайны) забрезжил рассвет, Керме осторожно выбралась наружу. Накрапывал дождик, наверное, из той самой тучки, с которой она спустилась. Вяло тявкнула, и завозилась, укладываясь поудобнее, собака.

Провожать её, кроме Тайны, с самого утра деловитой и источающей тот же запах утренней прохлады, что поднимался сейчас от смоченной дождём земли, угрюмый и сонный Ти.

— Ты на меня не падай больше, хорошо? — пробубнил он.

Керме рассмеялась и заключила его в объятья. Попрощавшись на лесной опушке с Тайной, зашагала, вздымая обутыми в сапоги ногами тучи брызг.

— Мне так хорошо.

Сначала она подумала, что одна из её обутых ног поблагодарила её за то, что не забыла взять сапоги, и даже задумалась, какая. И только потом почувствовала внутри себя чужое присутствие.

— Это зовётся — горы, — сказала она, трогая ладошкой ветку шиповника, на которой благоухали вяжущим ароматом спелые запахи. Сорвала и отправила две штуки в рот. — Ты смотрел на них почти всю свою жизнь.

— Нет. Мне хорошо с тобой. Здесь тепло и ни о чём не нужно думать.

— Ты в животе?

Молчание. Керме начала подумывать, что он снова окунулся в своё молчание, ускользнул на дно, как стайка мальков. Но вот слова возникли вновь:

— Я не знаю. Не пойму. Я и в твоём чреве, плаваю в горячей жидкости и твоя кровь перетекает в меня. А потом она уносит меня к сердцу, и наверх, к голове, и я становлюсь тобой. Наверное, я твоя кровь.

По спине побежали приятные мурашки. Керме готова была слушать этот голос вечно, а если он вновь пропадёт, готова была звать и звать, пока не охрипнет, пока не умрёт от утомления.

— Спасибо, что спала на правом боку.

— Для тебя я готова спать хоть стоя. Интересно, все женщины могут вот так разговаривать со своими детьми? Надеюсь, что да. Это такое прекрасное чувство!

Девушке казалось, ещё немного и она почувствует пульсацию этой крови.

— У тебя в голове есть шатёр, и в том шатре, прямо на ковре, рядом с твоими воспоминаниями я разложил свои. Попробуй их потрогать. Может, они откроются тебе.

Керме смеется внутри.

— Откуда у тебя воспоминания, маленький? Все твои воспоминания — путешествие вокруг моего сердечка…

Она запнулась, вспомнив о Растяпе. А голос внутри неё сказал:

— Вот и нет. Я был кем-то уже много-много раз. Попробуй.

Керме попробовала представить себе шатёр, и это получилось почти сразу, как будто кто-то его там уже возвёл, а потом просто замаскировал… к примеру, отняв у неё зрение.

Ходят здесь только босиком. Под ногами мягко — овечьи шкуры и войлок, умятый до такой степени, что почти не ощущается ступнями. Между пальцами иногда застревает солома, щекочет пятки. Воздух густой и такой приятный, что хочется тереться об него щекой. Полог задёрнут, воздух проникает только через отверстие в потолке. Летний вечер вокруг, летний вечер внутри, и в костре нет надобности, и не будет надобности всю ночь. Однако угли ещё пышут теплом, в них так приятно купать пальчики, пачкая их в золе. Керме всегда это запрещали, тем приятнее было делать это здесь, где никто её не видит.

Девочка попыталась заполнить его тем, что ей близко, и шатёр начал заполняться овцами. Она смеялась и отпихивала их от себя, проводила руками по жёстким загривкам и мокрым носам. В углу валялась пряжа и спицы с различными хитрыми принадлежностями для плетения, шитья и вязания. Кто-то снаружи наигрывал на морин-хууре, грустную сказку, откуда-то издалека ему вторила флейта. Музыканта в шатре не было, но его песня была внутри и грела Керме душу.

Музыку заглушало тихое посапывание. Кто-то спал совсем рядом, и Керме с теплотой в груди узнала своего мужа. И правда, больше всего она любила слушать, как он спит, чувствовать ветер внутри, положив ему на грудь ладошку.

И ещё много-много всяких мелочей, вроде пушистых лисьих хвостов, свешивающихся с потолка, птичьих перьев, пробивающийся сквозь стыки шкур на полу молодой ковыль. Большой съедобный гриб с целым выводком детишек под шляпкой, который предстояло ещё найти — тоже приятность.

Кроме всех этих знакомых до щемления в груди вещей, девочка вдруг заметила участок, где не было абсолютно ничего. То есть было, но что-то непонятное, неизвестное, что-то, с чем она ещё не встречалась в жизни.

— Это ты имел ввиду, маленький?

Керме приблизилась осторожно, обходя овец и собирая с их спин крупицы уверенности. Протянула руку в тёмный угол, и коснулась разложенных там предметов.

— Я… я не знаю, что это, — пролепетала она.

— Я тоже. Это то, что я собрал, когда жил в своих прошлых жизнях. Я помню, что ездил там на такой штуке. Уууу! Большой. И живой, она делает так: Игогого! Я сидел у неё на спине.

— Это, наверное, лошадь, — сказала Керме, и тут же ощутила, как в плечо ей ткнулся влажный нос. Вздрогнула от неожиданности, и рассмеялась, признав лошадиную морду. — Как странно. Это не овечьи воспоминания.

Растяпа промолчал, словно не зная, что ответить, и Керме снова подумала, как хорошо иметь ребёнка.

Ну вот, теперь Наранв одиночестве. Если бы у него было оба глаза, острые, как у орла, он увидел бы только шапку Урувая, раскачивающуюся над горизонтом. Время перевести дух, посидеть и подумать.

Наран совсем не был уверен, правильно ли поступил, прогнав приятеля. Неизвестно, будет ли легче в горах или же напротив, ему потребуется твёрдое верное плечо.

— Сможешь мне подставить плечо, если будет трудно? — хмуро спросил он у Уголька. Осмотрел его с холки до копыт и обратно. — Ну, или хотя бы круп…