Танит Ли - Повелитель гроз. Анакир. Белая змея

В его мускусной темноте, зажмурившись, сидела Лики. Она знала, что для Катаоса все это игра — затеянная скорее ради забавы, чем с надежной на успех. Охваченная внезапным страхом, она закусила губу. Да проклянут его боги! Она чувствовала, как сердце у нее сжимается от страха и гнева.

Открыв глаза, она увидела на деревянном сидении напротив Раса. Его лицо казалось белой эмалью, и она задумалась, видел ли он ее темное лицо в этом мраке так же хорошо, как она его.

— Зачем ты это делаешь? — она попыталась скрыть мольбу, но голос подвел ее. Сначала ей показалось, что он не ответит, но потом он сказал, совершенно спокойно:

— Я ненавижу его. Ненавижу Ральднора.

— И меня тоже ненавидишь?

— Тебя? — Он уставился на нее, как будто впервые увидел.

— Если мы сделаем то, чего хочет Катаос, я умру. Они убьют меня.

— Мне все равно, — сказал он, но в его голосе не было злобы.

— А ребенок? Ребенок ведь тоже умрет.

— Это ребенок Ральднора.

Точно обороняясь, Лики внезапно прижала ребенка к себе, прикрывая его руками. Она носила его в своем чреве и мучилась, производя его на свет, мучилась сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь, а теперь мужчина, ничего не знающий ни о беременности, ни о родах, одним мановением руки собирался поставить точку в его короткой жизни. Она взглянула на смуглое сонное личико, обрамленное спутанными черными кудряшками над широким и низким лобиком. Ему дали какого-то снадобья, чтобы усыпить его, чтобы закрыть эти странные осуждающие глаза и заставить замолчать требовательный ротик. Она склонилась над ним, снова погрузившись в собственные горькие мысли.

Много лет назад другая придворная дама, которую звали Ломандра, ехала тем же путем, по этой бледной дороге, из Корамвиса, с ребенком на руках.

Прошел почти час. Лишь тихонько поскрипывала коляска да грохотали колеса. Они свернули с дороги на холмистую тропу, петляющую среди циббовых рощиц и сожженных засухой фруктовых деревьев.

Наконец коляска остановилась, и тишина, стоявшая на равнине, точно сгустилась вокруг нее. Возница спрыгнул на траву, отдернул полог и остановился в ожидании. Он протянул руку, чтобы помочь Лики сойти, и его рот презрительно скривился. Ей страстно хотелось плюнуть ему в лицо, вложив в этот плевок всю свою злость. Она отпихнула его руку и закуталась в плащ, укрывший и ее, и ребенка. За деревьями виднелись красные отблески костров. Внезапно ноги под ней подогнулись, и она почувствовала себя такой слабой, как будто смерть дыхнула ей в лицо — но не только от страха.

Степняк взял ее за руку — прикосновение было небрежным и неумолимым. Они зашагали вперед.

На первый взгляд вражеский лагерь казался опустевшим. Ни движение, ни случайный звук не намекали на присутствие людей. Потом внезапно над склоном раздалось пение, хлопки в ладоши, отбивающие ритм заравийского танца, и смех.

Она поразилась их самоуверенности накануне гибели.

Неожиданно в ночной дымке перед ними вырисовался силуэт часового. Он стругал палку.

— Кто здесь?

— Спокойно, друг. — На желтую голову Раса упал луч света. Ланнец расслабился, оскалив зубы и отступив в сторону. Потом подмигнул в сторону отвернутого лица Лики.

— Что ж, тоже способ убить время до боя. Ничем не хуже других.

Как ни абсурдно, но Лики ощутила приступ ярости из-за того, что этот часовой вообразил, будто она отдалась этому щуплому рябому человечку. Они очутились в лагере. В воздухе висел запах готовящейся еды, над железными котлами, подвешенными над огнем, поднимался пар. Теперь в лагере происходили какие-то смутные копошения, слышались приглушенные голоса, поднимались дымки, животные щипали травку у своих колышков, и все это сливалось в одну большую темную массу в расплывчатом свете от костра.

С ними никто не заговорил.

В начале одного из проходов между шатрами в каменном круге горел забытый костер. Вокруг него плотно росли циббы, отбрасывая густую тень. Рас подошел к огню и уселся. В траве белели кости и валялись хлебные корки. Лики на миг подумалось, что она могла бы ускользнуть от Раса, когда тот отведет от нее свои холодные глаза. Но она знала, что он ни за что не отведет от нее взгляд, никогда не позволит себе отвлечься.

— Чего мы ждем? — спросила она в конце концов.

— Сейчас у него в шатре люди — Яннул Ланнец и его друг заравиец; возможно, еще кто-нибудь. Когда они уйдут, я провожу их.

Она оглянулась вокруг в поисках шатра военачальника, но все шатры были совершенно одинаковыми.

— Где его шатер? — прошептала она.

— Вот он.

Ее сердце сжалось, и несмотря на духоту ночи, по коже у нее пробежали мурашки.

Когда полог открылся, оттуда хлынул желтый свет, ослепив ее. Люди пошли прочь через лагерь. Двое из них чему-то смеялись.

Рас поднялся.

— Пойдем.

Лики только смотрела на него. Она вцепилась в ребенка и обнаружила, что не в силах сдвинуться с места.

— Пойдем. — Он подошел к ней и взял ее за локоть, медленно, без злобы и без сочувствия потянув ее за собой.

— Там должен быть стражник, — негромко предупредил Рас. — Подойдешь к нему, а я схвачу его сзади.

Она молча кивнула. Спотыкаясь, она пошла между циббовыми деревьями. Теперь она увидела стражника, степняка, бесстрастно опиравшегося на копье.

Он сразу же заметил ее.

— Чем могу помочь?

Лики открыла рот, но в голове у нее было пусто. Она знала, что ужас, овладевший ей, должен ясно читаться в каждой черточке ее лица. Пока она беспомощно стояла на месте, показавшийся из темноты Рас ударил стражника по голове камнем.

— Теперь больше никто тебя не остановит, — прошипела она Расу. — Войди в шатер и убей его, а меня отпусти.

Он поднял на нее глаза — глаза баналика, опалившие ее ненавистью, и она мгновенно поняла, что умолять его бесполезно.

— Убить его придется тебе, — сказал он. Он улыбался, но без веселости, возможно, даже сам не сознавая, что улыбается. — Он никогда не позволит мне убить его. Он войдет в мой разум и остановит меня. Это придется сделать тебе.

— Ох, но он же колдун, — с презрением огрызнулась она. — Разве он не сможет прочитать и мои мысли тоже?

— Ты — Вис. Ваши мысли заперты, даже для Ральднора.

Она отвернулась и схватила полог, и это поразило ее — реальность кожи, которую она держала в пальцах. Она чуть приоткрыла его и скользнула внутрь. Полог с хлопком опустился за ней.

В шатре был только один человек, читавший при свете лампы. Он медленно поднял голову, ничему не удивившись, и свет лампы упал ему на лицо.

Она не знала, сможет ли взглянуть на него, но обнаружила, что не в силах отвести от него глаз. Она не знала, покажется ли он ей другим, но обнаружила, что он изменился, абсолютно, но при этом остался неуловимо тем же. Его разящую физическую красоту она помнила очень хорошо, но все же, похоже, недостаточно хорошо, ибо сейчас она ошеломила ее. Она не могла поверить, что с этим человеком она когда-то делила ложе, оставляя на этих широких плечах следы поцелуев — и зубов и ногтей тоже. Эти воспоминания о страсти, мучившие ее все застианские месяцы, стали ужасными, совершенно невыносимыми в этом тусклом коричневом шатре, как будто она осмелилась похваляться тем, что делила страсть с богом.