Александр Кондратьев - Голова Медузы (рассказы)

Дафнису было всего несколько дней, когда пастухи нашли его в лавровых кустах у подножия Этны и познакомили плакавшего громко ребенка со вкусом козьего молока.

Так как альсеиды — нимфы долин и лесные девы-гамадриады нередко подкидывают своих новорожденных детей пастухам, то и Дафниса стали считать порождением нимфы. Пастушки, воспитывавшие ребенка вместе со своими детьми, дивились его темно-синим глазам и шептали тихонько друг другу, что если и можно сомневаться в происхождении мальчика от нимфы, то его отцом все-таки непременно был один из бессмертных богов.

Когда Дафнис подрос настолько, что в состоянии был помогать пастухам караулить по склонам Этны любящих объедать молодые кустарники коз и целыми днями стал пропадать вместе с другими детьми в горных трущобах, ему случалось однажды встретить в полдневный зной одного из сельских богов. Из темного заросшего у входа кустарником грота, возле которого дети подняли шум, послышался вздох, как будто кто-то протяжно зевнул. Почти вслед за тем из зарослей дикого винограда показалась увенчанная рогами голова мохнатого бога. Бог этот захохотал так громко и страшно, что дети, не помня себя от ужаса, как вспугнутые воробьи, бросились в разные стороны. Один Дафнис остался на месте и с любопытством глядел на вышедшего из пещеры пробужденного от полдневного сна козлоногого Пана.

Видя, что ребенок его не боится, бородатый сын Гермеса взял Дафниса да руки, поднял и стал внимательно разглядывать его лицо. Бессмертные и дети бессмертных умеют друг друга узнавать по глазам. И бог Пан наверно узнал, кому приходится сыном бесстрашный синеокий ребенок, потому что не только не рассердился за прерванный сон в час, когда вкушает покой вся природа, но нежно поцеловал мальчика в лоб и назвал его маленьким братом. Затем он пригласил Дафниса в грот и угостил там сотами, полными золотистым, приятно пахнущим медом. К вечеру, сидя на мохнатых коленях благодушного бога, мальчик уже перенимал у него незамысловатый напев на искусно сработанной флейте. Дафнис так выразительно глядел на нее, что провожавший его вечером к жилью пастухов козлобородый сын нимфы Дриопы, прощаясь со своим новым знакомым, подарил ему флейту.

— Возьми с собой эту певучую трость. Вижу, что ты непременно украл бы ее, если б я не порадовал тебя этим подарком, маленький брат. Приходи ко мне чаще. Я познакомлю тебя с горными нимфами. Но никому не рассказывай, что ты бываешь со мною.

И с тех пор юный подпасок привязался к Пану, как к старшему брату, свято храня тайну свиданий своих с богом горных скал и лесистых ущелий.

Козлоногий сын Гермеса научил Дафниса многим тайнам, известным лишь самым мудрым из пастухов. Мальчик стал уметь заговаривать кровь и заставлять коз повиноваться ему с первого слова. Волки не смели трогать стада того, кому покровительствовал великий Пан, собаки же понимали все, что мальчик шептал им в мохнатое ухо, и, караулили коз так же ревностно в отсутствие своего господина, как и при нем…

По мере того, как Дафнис становился из мальчика отроком, ему все более нравилось смотреть, как пляшут при лунном свете горные нимфы. Так как он являлся сперва на место их плясок в сопровождении Пана, то ореады не дичились его и допускали даже в свой хоровод. То вторя на флейте свирели козлоногого сына Дриопы, то сам сплетая руки свои с нежными руками легкою поступью пляшущих нимф, Дафнис был счастлив, как бог.

Его игрою на флейте заслушивались не только нимфы, но и смертные люди. Вздыхали, опершись на длинные посохи, юные девы, пасущие овец в обильных травою долинах. Старцы шептали друг другу, что они не запомнят так правильно сложенного тела и таких божественно плавных движений. Пожилые женщины плакали украдкой, после того как взгляд их встречался с темно-синими глазами Дафниса, и проклинали в душе годы свои.

И напрасно звонко смеялись при виде его наиболее резвые из пастушек, напрасно приглашали они отрока по вечерам в свой незатейливый, но веселый и шумный хоровод. Гордый своею тайною близостью к Пану и ореадам и никогда еще не любивший, Дафнис не желал принимать участия в плясках и играх сверстников и сверстниц своих.

Но и его час был уже близок.

В один прекрасный солнечный день, когда начинал уже спадать я зной, над сицилийским берегом пролетал на голубиных крыльях своих мрачный и недовольный Эрот. Мать застала его на Олимпе за азартной игрою в кости с Ганимедом и Гермафродитом.

— Так-то, сын мой, ты исполняешь мои приказания?! Вместо того, чтобы, творя волю мою, поражать золотыми стрелами любви человеческий род, ты проводишь время в праздных забавах!.. Сейчас же лети в Сицилию! Я сейчас была в великолепном храме на Эриксе, и сколько слезных молитв услышала там от жаждущих трепетных ласк белохитонных девиц! Неужели я, вкусив аромата ворохами принесенных мне роз, не исполню мольбы юных красавиц Сицилии?! Лети же туда и, если юноши не обращают страстных взоров на дев, заставь их любить своими золотыми стрелами! Если же я вновь услышу их жалобы, — верь мне, — отниму и лук твой, и стрелы, и даже эти игральные кости!

Так говорила в праведном гневе своем богиня любви…

Не прощаясь со своими товарищами по игре, так как они давно скрылись, боясь Афродиты, Эрот вздохнул, надел золотой красивый колчан, взял с расписной колонны привешенный к ней гибкий лук и полетел через сине-зеленое море.

Когда юный бог пролетал над предгорьями Этны, взор его пал на притаившуюся между кустов темноволосую, с гибким станом, молодую пастушку. Тяжело дыша от охватившей душу ее страсти, смотрела Номия на игравшего неподалеку на флейте под буковым деревом Дафниса.

Улыбка, сходная с той, которая озаряет охотника, увидевшего вблизи от себя давно желанную дичь, показалась на лице сына Киприды. Мягким движением руки достал он из колчана стрелу с золотым острием, посмотрел еще раз на Номию и натянул тетиву. Еще миг, и стрела незримо вонзилась в сердце под буком сидевшего отрока.

Он кончил играть и встал. Неведомое дотоле чувство наполняло ему все его существо. В груди замирало и сладостно ныло сердце, а уста горели желанием прижаться к неизвестным еще золотисто округлым плечам и белой груди.

Незримый, с той же безжалостной улыбкой охотника, поднял Эрот покорную руке его Номию за черные волосы и с силой толкнул навстречу идущему к ней Дафнису.

Оба они остановились друг против друга, и Дафнис положил руки на плечи Номии. Эрот еще раз усмехнулся и полетел отыскивать новую жертву.

Отрок же, отдаваясь охватившему его тело желанию и позабыв обо всем, приблизил уста к похожим на темно-алые вишни губам черноглазой и золотистым загаром покрытой сицилиянки…