Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

Мужчина подошел к ней, встав рядом, и наклонившись лицом к нежной щеке, прикоснулся своей щекой, мановением привычным, в блаженстве прикрывая глаза, словно между ними проявилась близость.

— Я знаю очень хорошо, что тебе нужно, Мэй Ли, — говорил Лиан Юнь, притрагиваясь пальцами к ее ладони, прочерчивая по заветным линиям руки краями острых колец, не оставляя ни алых пятен, ни кровавых царапин. И отходя прочь, позволил ей самой решать свой путь. Она не оглядывалась на него, когда он покинул ее, уходя прочь в тень дальних коридоров и, оставляя ее одну со своим выбором. Но выдержка сломилась, и милое дитя опрометью кинулась вниз, спотыкающимися ногами стремясь на встречу, что стала первым павшим барьером. Слабость надтреснула стойкость, душа ожила, возвышаясь в полете счастья. И все еще не зная, подарком то было искусителя или добродетеля, ставший ближним, Мэй Ли сдалась первому павшему соблазну.

Они вышли на улицу, полную людей, но взрослой части населения почти не было видно, среди тех, кто восседал на грязной земле. Перед его глазами стояли с молящими и обездоленными глазами сотни детей, поднявших бесчисленные и непонятные взоры на одного него. И в это мгновение ему показалось, что именно он убил каждого, кто не вернулся из горящего города, а манжеты его Он есть первопричина лишений, которые Скай никогда не сможет искупить за всю свою жизнь, сколько бы лет не уготовила ему судьбоносная тропа. Краем глаза он посмотрел на Лиру, осторожно присевшую на колени возле маленького темнокожего мальчика в оборванной рубахе, и запачканным сажей и кровью лицом, темные кудрявые волосы купались в искрах стального пепла, а из глаз стерлась воля к жизни. Или темнота, что он увидел за пределами невидимых баррикад, выстроенных перед старинной частью города, настолько завладела разумом, что он не в силах вырваться самостоятельно и освободиться от кровавых пут. Ее янтарно-медные кудри сияли червонным златом, а белая кожа рук на кофейных щеках умирающего мальчика, были так не сочетаемы, так неестественны, словно в мирскую жизнь спустилась смертоносная орда из иного измерения. И ребенок был чужим в мироздании, полном спокойствия и радости, которому не дано познать увечий и отчаяния другого бытия. Некогда чистая и опрятная улица была забита толстыми холщовыми мешками, корзинами и повозками с бочонками, здешние переулки теперь походили на место переселенцев, остановившиеся в одном из городов Османской Империи, тщательно собиравшихся, чтобы через несколько дней покинуть его и отправиться в путь. Здесь кипела работа, звучали голоса стариков и юнцов, и, затаив дыхание он вслушивался в наречия благородных и нищенствующих, сосредотачивая слух на отдельных фразах, оттачивая память и восприятие.

Он отстегнул несколько верхних пуговиц на груди своей туники, сдирая пальцами золотые пластины, под которыми показалась светло-красная полоса шрама. Нескольких капель изумрудной жидкости хватит, чтобы на коже не осталось и следа, но почему-то ему не хотелось, чтобы три глубоких ранения смогли зажить окончательно или исчезнуть с тела. Они останутся ему в качестве наказания, его личного порицания, напоминанием о былом, о том, что он не смог изменить предрешенного. Скай прислонился спиной к каменной ограде, закрыв глаза и сложив руки на груди. Со стороны он казался гораздо старше своих юношеских лет, течение жизни изменило в кратчайший миг многое. Он сполз, прижимаясь к холодным камням вниз, опустившись на корточки, и заметил возле себя ровную поверхность луж, отражающих рдяно-пасмурное небо, пронзенное обелиском света, и своей отражение, зацепившись взглядом за лазурный камень в левой мочке уха. И пальцы невольно прикоснулись к святой реликвии, которое он воспринимал, как украшение, и прежде никогда не задумывался, что этот символ носили другие участники до него. Чувствовали ли они такой же груз на своих плечах, ответственность, вжимающая в гранитную землю все тело, ослепляющая болью глаза? Каковы были их пути и предназначения? Что даровал им конец?

Его размышления прервались, когда он услышал шарканье приближающихся сильных шагов, и, подняв голову на подошедшего человека, чуть прищурив глаза от света, увидел приветливый взмах руки. Скай привстал, почувствовав странное облегчение и легкую радость, пронзившую грудь, но его остановила рука, легшая на плечо, безмолвно говоря, что человек не прочь присоединиться.

— Ты не против, если я составлю тебе компанию? — произнес Фраус, убирая руки в карманы своего темного плаща, с сожалением улыбаясь. В глубоких, разливающихся темным водоемом и пышных тенях, отбрасываемых тисовыми деревьями, его глаза показались безотрадным обсидиановым войлоком, а волосы окаймлял венок мрака. Он устало вздохнул, скатившись по стене, ненароком прижавшись к нему плечом, словно для них двоих это стало привычным жестом, но если раньше Скай бы отпрянул, ощущая привкус желчи и отвращения от нежелательного соприкосновения, то теперь нуждался в присутствии того, кто, хотя бы отчасти мог разделить его чувства.

— Спасибо, что выручил меня, — сказал Фраус, улыбнувшись и разворачивая руки ладонями кверху, упиваясь теплотой солнечного света, пускай они и находились в достаточной тени, сквозь рассекающие ветви пламенной сферы, проникало столько жара, и воздух был наполнен непривычным зноем.

Скай только утвердительно кивнул, и через как-то время затаенного молчания, наблюдая за развивающимися тенями листвы, мягко произнес, и шепот его подхватил теплый ветер:

— Моя вина в том, что я не верил.

— Не верил? — переспросил Фраус, так и не открыв глаз, и не повернувшись к своему собеседнику, все еще купаясь лицом в атласных отблесках. Но Скай почему-то знал, что Фраус внимательно слушает его, внимая каждому слову.

— До того, как все произошло, я хотел убить избранную, что столько раз спасала меня. И вместо благодарности, добрых слов и помощи, я предложил ей черную сторону своей сущности. Я глумливо смеялся над ней, богохульствуя и считая, что все в моих руках. Шея ее была такой тонкой и хрупкой в моих руках, как засушливая тростинка, можно было бы переломить гортань двумя пальцами, и жизнь утекла бы из тела, как вода. Но за мгновение до этого, прогремел взрыв, и все охватило такое пламя, что даже сейчас я чувствую, как горит мое горло от разгоряченного воздуха, — прошептал он, откидываясь головой на горячие камни, и чувствуя, как проникает тепло в затылок.

— Я думаю, что это наказание за мое неверие. За мои мысли и поступки. Я был разгневан, я не хотел всего этого. Как я могу быть человеком, что принесет покой в мир, которого столько ждут? Откуда мне знать, что дать людям, когда я сам, не знаю, чего хочу? Разве это правильно? Разве правильно грозить смертью тому, кто и в час предательства и боли, все еще предлагает руку помощи ударившего?