Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

— Как насчет того, чтобы выяснить это, Великий Герцог?

На переносице Ская пролегла глубокая складка, когда он с неудовольствием произнес:

— Разве тебя не страшит встретиться лицом к лицу с одним из черных отпрысков? Я слышу, — он на мгновение помедлил, всматриваясь в его холодные глаза, отливающие сверкающей сталью, — биение твоего сердца.

— Вот оно что, — гордо вздернув подбородок, сказал Фраус, — это редкое искусство. И не каждый способен овладеть им. У меня порой, получается, — признался он, отворачиваясь от юноши, продолжавшим внимательно следить за каждым его жестом, — но это бывает лишь в исключительных случаях.

Фраус в ленивом жесте склонил голову набок и закрыл глаза, вслушиваясь в легкий барабанный стук дождя о крыши, и звук капель, сползающих с разбившихся окон. Он думал о девушке, преданно ждущей его на мосту, которая не уйдет до самого рассвета. И будет продолжать стоять, пока он не вернется, даже когда смерть будет дышать единым с ней воздухом. Он представил, как в надвигающемся смерче густого тумана под палящими нитями рассвета ступают неживые, скалясь прозрачными, как хризолитовые камни, зубами, в упоении обнажая свое орудие, которыми они вырвут внутренности из тел с текущей горячей кровью. И безликие пойдут навстречу одиноко стоящей фигуре Деи, все так же безмолвно и безропотно, смиренно ожидающей его появления. Сильный ветер в лавандово-белом вихре унесет прочь золотой шелковый платок, срывая полотно с темных сумеречных волос, окрашенных ночью, и влажные губы, тронутые поцелуем азалии, прошепчут его имя в глубины ночи, раскрывающей свои крылья в пору безлунья. Но даже когда черные острые когти пронзят зрачки ее глаз, в них не будет страха, потому что до самого конца она верила в него.

— Не боюсь, — вкрадчиво ответил Фраус. — С чего бояться того, чего не миновать. Я просто не могу не верить в себя, ведь есть те, кто вселяет в меня надежду.

— Ты говоришь о той девушке?

— Дея и я крепко связаны друг с другом, — продолжал юноша, ступая вперед под дождь, отсвечивающий кованым серебром во мгле. — И пока есть она, со мной ничего не может произойти, а если наши пути когда-нибудь разминуться, то я уже не стану прежним. Он говорил уверенно, как если бы рассказывал о восходе и закате солнца, а смене ночью днем.

И тогда Скай решился спросить:

— Ты убьешь ее?

Фраус резко остановился, посмотрев на него широко-распахнутыми глазами, что были чернее хаоса, и лицо его стало бледнее полотна. Он стал фигурой не похожей на человека, подобием костей, объятых кожей. Над головой сгущались свет и тени, и воздух расходился, отталкиваемый давлением, кипящим вокруг его тела. Мышцы напряглись под облегающим темным костюмом без рукавов, открывая и смуглую кожу, и обтянутые под ней мускулы, а по предплечьям красным золотом зашевелились стебли на резных браслетах, сдерживающих, вырывающую наружу силу. И Скай понимал, что за маской спокойствия в нем просыпался неистовый гнев, в воздухе зноем прокатилась удушливая волна, насаждая чужую волю на плечи. На скулах молодого человека проступили алеющие пятна, крылья носа раздулись, словно ему было трудно дышать. Фраус плотно стиснул губы, стараясь не поддаться искушению, но глаза оставались трезво холодными, как вечные льды.

— А ты сам, как хочешь поступить с другими? — прошептал он с непроницаемым, почти равнодушным лицом, и его слова потонули в темноте, окутываемой ветрами в пустынных небесах. — Ты готов убивать остальных участников Турнира? Меня или ту девушку, что так тепло улыбается тебе?

Скай молча отвернулся, сжав кулаки.

— У тебя есть право отнимать чужие жизни? Или такова цена твоих желаний? — допытывался он, делая шаг к нему, и Скай видел, как за ним раскрывается темнота еще более глубокая, чем та, что растекалась в углублениях и трещинах разбитых сооружений.

— Я понимаю, почему ты участвуешь в Турнире. Совсем скоро начнется война между твоей страной и Британской Империей. Победа одного из представителей двух величайших Империй станет решающей и в самой войне. И обстоятельства долга сковывают тебя, тогда как сам ты пожелал бы оказаться в совершенно другом месте и вести мирную жизнь, отречься от крови, текущей в тебе, от привилегий, обещаемых в дар семье и роду. Не так ли? Но ты понимаешь, что не можешь бросить на произвол сотни и десятки тысяч жизней, зависящих от твоих решений, хотя считаешь себя слабым и неспособным вынести столь тяжкий груз.

Скай усмехнулся, отчасти оттого, что впервые встретил человека, который мог читать открыто и беспрепятственно все его страхи и сомнения, как если бы они были начертаны на его лице. А быть может, все именно так и было. Просто он не замечал этого за собой. Но еще было приятно осознавать одну невероятную деталь их разговора — они не боялись обнажить свою суть, зная, что были равны.

— Такое чувство, что ты провел со мной всю жизнь, — с язвительной насмешкой проговорил юноша, удивляясь самому себе. — Я бы даже сказал, что ты знаешь меня гораздо лучше, чем многие из тех, кто воспитывал меня, — он сделал короткую паузу, словно не решаясь произнести правду, в ониксовую черноту. — И что бы ты делал на моем месте? На месте человека, которому омерзительна такая судьба, — отрывисто закончил он.

Фраус посмотрел на него странным взглядом, полным непонимания, сводя изящные тонкие брови. Похоже, что сам вопрос был для него неприятен, и он скривился, будто на лицо его брызнула кровь убитого зверя. Тусклый и неровный свет луны выступал из-под свинцово-черных облаков, поднимаясь из-за высоких заснеженных зубчатых гор. С неба все еще крапал агатовый дождь, орошая чернью резные кровли с вьющимися длинными драконами, чья прежде отполированная до блеска золотая огранка сверкала даже в ночи, и киноварь камней рубина в глазах небесных защитников блистала огнем, что подпирал под своей силой столетние постройки.

— Почему ты спрашиваешь меня о себе? Это все еще твоя жизнь. И тебе решать, как поступать с ней. То, что ведают нам пророки не значит, что будущее, которое они узрели станет явью. Исполнишь видение лишь ты сам. Все зависит от твоих поступков и намерений.

Тишину прорезал камнепад, распадающихся построек, сваливающихся ниц к земле, как игральные карты на столе, укрытом темно-зеленым сукном, когда они спускались по широким мраморным лестницам вниз к раскрытой площади, окруженной плотным туманом. В белом камне золоченым отблеском застыли морские лилии и моллюски, по черным янтарным перилам спускались статуи химер застывшие в полудрагоценном камне. В неприкаянном безмолвии все сильнее завывал потусторонний ветер, все мрачнее окрашивался купол небес, и свист падающих и грохочущих крупных осколков содрогал землю под ногами. Полы белоснежного кафтана Ская почернели от сажи, взметая ветром богато расшитую ткань и опуская вниз в стремительном потоке. Его светлые пряди оттенка лепестков кизила, осквернились копотью и пропитались неприятным запахом гнили, отливая ртутным блеском. Все его чувства ожили, когда он увидел измученные, рваные тела детей, с окаменелыми лицами, полных боли и ужаса под громоздкими деревянными обломками. И кровь стекала с застывших уст, белых, как луна в зимнюю пору. Стеклянные глаза оставались открытыми, а челюсти широко разинуты в предсмертном крике, головы свернуты в неестественном наклоне.