Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

Скай подошел к маленькой девочке, с откинутой назад головой. У нее были волосы темного каштана, необычный цвет для азиатских детей, пряди были влажными от дождя, поблекшими от утерянной жизненной силы, но былая красота все еще отражалась в узких чертах лица, нежном цвете кожи. Он провел рукой по ее лицу, закрывая глаза и читая молитву между кончиков пальцев выпрямленной ладони, надеясь, что ее душа упокоится с миром и страшные призраки не отыщут светлое, невинное сердце.

Фраус остановился чуть поодаль, прислушиваясь к звукам, отягощенной темноты. Он устало выдохнул, осматривая павшие особняки и разбитую ощетинившуюся высокую башню из красного кирпича с водянистыми часами. Льдинисто-изумрудные стрелки, отмерявшие время, замерли на часе быка. Он прищурился, примечая в аромате воздуха привкус сандалового дерева и фиалки. Когда же он поднял глаза, и он вновь ощутил на лице прикосновение дождя, ему показалось, что то было прикосновение рук черных призраков, бессмертной армией восстававшей за спиной человека, что был прекраснее света и воздуха, и бутоны азалии расцветали в его глазах.

Его шаги раздавались эхом, возвещая о приближении неведомого, самого богобоязненного, что приходилось видеть человеческим глазам. Скай встал, принимая оборонительную позицию по правое плечо от Фрауса, который вглядывался в безупречное по красоте и молодое лицо, и судорожно выдыхая воздух, прошептал:

— Бессмертный.

Шелковая ткань, похожая на сплетение игры лучей солнца и блеска лунных переливов, стягивалась поясом оби из золотых нитей. Черные сабо на высокой платформе были украшены сапфировыми изразцами тигров. Мужчина выглядел не старше двадцати лет, но его истинный возраст был скрыт в его глубоких глазах, истинного тона крови. Он вскинул широкие и длинные рукава, и луна, вышедшая из своей полуночной обители, осветила бриллиантовой росой его одеяние. Топазовые фениксы всколыхнули огненными крыльями, а серебристые пантеры скрежетали алмазными клыками, сверкая золотыми узкими зраками с полотна ткани. Рябиновые глаза умащивали лицо Фрауса, и под этим кристально-чистым взором у молодого человека закружилась голова, его склоняли на колени, словно что-то в разуме кричало снизойти до царя в пурпурном шлейфе. И хотя одежда его была чиста, как грань воды, Фраус видел, что кровь багровыми реками растекалась по плечам его накидки.

— Ты уже видел меня прежде, черный ястреб, — мягко произнес мужчина, обращаясь к онемевшему юноше, сверкая золотыми перстами на пальцах, и разводя руки. Хрустальные бусины холодного пота, обжигающего позвоночник и одряблевшую кожу, пробежались тонкими струями по его телу. Он чувствовал, как дрожь точеными и опаленными иглами проникает под кожу, выжигая суставы, раздирая мышцы — вот, на что походило чувство страха, стоять перед его пронизывающими красными глазами, как у волка, чьи белые клыки пропитались кровью и плотью жертвы. И когда его глаза опустились на лицо голубоглазого юноши, мужчина просветлел, неспешно приподнимая уголки своих губ в подобие улыбки.

— Мне рассказывали о тебе много историй, — и древняя горечь тлела в его дивных глазах киновари древним огнем. — Еще до твоего рождения сказители со всего мира ведали притчи о воине, чей воздух рассекал темноту, и вода становилась живою, — восхищенно и радостно оскалился он, и греховная чернота в ласке прикасалась к длинным и пушистым ресницам. Человек костяшками пальцев очерчивал губы, и медленно облизал края, смотря на Ская немигающим взором.

— Что ты такое? — полушепотом спросил Скай, ощущая присутствие человека повсюду, и глаза его замкнулись на расплывающемся облике, сияющим как звезды. В небесах, по которым разбегались, вздымались на дыбы со зловещим ржанием жеребцы с всадниками в доспехах, что не разрушить не одной сталью, не разбить ни волею, ни справедливостью — то были солдаты, подчиняющиеся указам того, чьи волосы тронуло серебро лунной колыбели. Земля стонала от воя труб и барабанных ударов, когда невидимые конницы с запряженными львами съезжали с пустынных барханов, и россыпь красного и золотого песка искрами сыпалась из-под платиновых колес, то были его наездники с арбалетами и алмазными стрелами, покачивающихся в агатовых колчанах. Поднимали головы ящеры из-за длинных теней, отбрасываемых статными и прямыми фигурами вечных и непобедимых солдат, и флагштоки с алыми гербами возвышались над берилловыми окраинами. Миражи далеких времен распадались, и человек улыбался, наблюдая за голубыми глазами, высматривающих зачарованными очами образы ушедшей эпохи, канувшей в небытие. Он слышал отголоски усопших, вслушивался в сказание о несуществующей Империи, чьи пределы доходили до самого края света, а чистый воздух наполнялся амброй и жасмином в холодные ночи, растекающиеся на полотне обнаженных пустынь.

— Твои глаза еще плохо видят, де Иссои, — и от его голоса вздрогнул воздух, тонкой коркой жемчужно-молочного льда покрылись стены, и беспредельная тьма укрыла их фигуры в пустоте, полной нежных шепотов. Голова Ская кружилась, он моргнул несколько раз, стирая наваждение, все еще мелькавших вспышек света, а лицо человека сквозь редеющий туман было ярким, как утреннее сияние, заходящиеся на краю синевы неба и темной зелени земли. — Твоя мать видела лучше, — напоследок промолвил он. Шепот разнесся возле его ушей, он резко обернулся назад, но позади него были лишь колыхающие ветры и дымчатые очертания фасадов домов.

— Твой отец изничтожал иллюзии одним вздохом, — назидательно продолжал человек с бестелесной оболочкой, исчезая у самых ног, так колыхание травы уходит из-под лап стремительного бега рыже-бурого гепарда. И тогда он встретился глазами с мужчиной, чья красота превосходила красоту любой женщины в расцвете своей юности, замирая, не смея сделать шаг назад, словно в его лодыжки вгрызались резцы дикой рыси, изголодавшейся по крови, а в уме веяло блаженное изнеможение, как от хорошего вина. Человек наклонился к нему так близко, что он мог слышать его дыхание на своих губах:

— Твоя любимая была жертвенней.

Это стало его пределом, Скай отбросил его ударной волной, и ветры послушными гончими, врезающимися когтями распарывали и раскрывали жилы вздымающихся комьев влажной земли, вонзаясь зубами в инородную стихию чуждой власти, силясь порвать ее в клочья, взбешенной хваткой вырывая цепи, сковавшие разум. И когда Скай смог перевести дыхание, он оглянулся на Фрауса, успевшего сцепить с себя пелену забвения. Он с трудом держался на ногах, опадая на колени, лицо его было покрыто мелкими шрамами, как от ногтей, словно он пытался что-то содрать с лица. Он непроизвольно издал стон, перемешанный с криком злобы, когда подступали безликие, окружая со всех сторон. Он глубоко и часто дышал, и посильнее размахнувшись бросил агатовое копье в голову огромного чудовища, надвигающегося на него спереди. С пальцев его соскользнули черные бритвенно-острые нити, что были тоньше паучьей паутины, и, сделав круг вокруг своей оси, белесые образы повалились наземь с ровно отсеченными головами. Нити в его руках стали твердой сталью, но только он утратил контроль, как они рассыпались черным пеплом. Скай в замешательстве смотрел на резвость и легкость уверенных движений, на грацию и быстроту, с которой двигалось его поджарое тело, уворачиваясь от летящих шпилей. И сгоревший город, погрязший в смерти, озарился его ненасытным и взбешенным криком обезумевшего зверя: