Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

— Я убью тебя!

Его копье остановилось в миллиметре от лица мужчины, а позади него прибывали все новые полуночные создания, шедшие на звук его голоса, на запах свежей, пролившейся крови.

— Ты…, - он обратил свои рябиновые глаза на юношу, чьи браслеты все крепче овевали руки, достигая запястьев, облизывая кровоточащие пальцы, а он в смутных надеждах силился разорвать сдерживающие печати, стереть грань недозволенного. — Ты мне не интересен, — жестко произнес человек, кремовые волосы взметнулись к вискам, воспламенившиеся серо-белыми лентами, и Фрауса окатило звуковым ударом. Он успел среагировать и подставить черный металл, защищаясь, но его отбросило на многие метры назад, и ногами он взбивал всполохи горящей земли. Агатовый ассагай разбился надвое в его руках, а кожа на ладонях покрылась пузырями, как от сильных ожогов. Он сник на колени, готовый взорваться от ярости, потребности тела были выше воли, требующей и зовущей подняться, а боль и изнеможение вновь и вновь опустошали рассудок. Дрожь и слабость вбивались в него толстыми гвоздями, и жар, проникающий с истерзанного грунта, расползался по его коже неизлечимой хворью.

— Мерзавец, — только и вымолвил он бескровными губами, простираясь на камнях и все еще силясь подняться. Взрытая земля, по которой прошлось жестокое и сотрясающее полымя обжигало. Он скрипел зубами, прикусив щеку до крови, чтобы отрезвить себя от всевластной усталости, высекающего недуга, оставляющего на теле невидимые начертания, высасывающие из него борьбу к свободе.

Человек в небесно-облачном шелке надрезал рану на щеке острым концом кольца с крупным сине-фиолетовым кварцем, но капля крови, стекшая ему на пальцы, была темнее аметиста, чернее туч. Кожа его затянулась и засияла как мягкий лунный свет, а капля крови на ладони стала драгоценной бусиной, переливающейся всеми оттенками красного и золотого. Мужчина легко подбросил ее в воздух и пальцем очертил кровавой жидкостью тонкий ободок, превратившийся в идеальное лезвие с гравюрами разъяренных волков по краям. Он раскрыл ладонь, и обод слетел с его пальцев, кромсая гранитные постройки, словно они были созданы из бумаги, и серебряная пыль вилась мглой. Когда орудие увенчалось над сердцем Фрауса, он пытался превозмочь изнуренность, дряблость мышц и тяжесть костей, стряхнуть давление, прижимающее его к камням, в спешке уворачиваясь от смерти на гранях филигранного острия, но полностью уклониться от разящей атаки, дробящей звук и ветер, так и не сумел. Скай успел послать двух своих ветряных гончих, вцепившихся в чужеродный металл алмазными клыками, развевая мощные потоки силы вздымающейся волной, но алый металл из крови лишь надтреснулся по краям, как от времени ржавеет железо, впитывая в себя, как живое существо, крепость ветров. Глубокая сквозная рана была вблизи сердца молодого человека, и он крепко прижимал руку к груди, читая про себя святые тексты, в надежде, что хотя бы сможет остановить кровотечение. Но чем больше он пытался остановить мучительный исход, тем шире и страшнее становилась пробоина в его груди, зияющая, как кратер чистой пустоты. Фраус слышал жуткий и безжалостный шум в ушах, похожий на волчий вой, отдающейся пульсацией в висках и слишком поздно уловил на лице аромат скверны. В черной крови, впитывающейся в его кожу, как ядовитые миазмы, сквозили нотки магнолии и белизны морской пены, поднимающейся высоко в зеленовато-синих брызгах, и чего-то лежащего за пределами сизо-лазурной воды, древнего и проклятого, снедающего изнутри, как кислота. Кровь убитых опадала с белоснежного как горный снег плаща мужчины, растекаясь багровой рекой под затылком, спиной и поясницей, бедрам и лодыжкам. И нижние клинья, поднимающиеся клинками из красных вод, пронизывали Фраусу кожу, раздрабливая кости. Он мог бы вскричать, раздирая горло криком в кровь, но с его губ сорвался лишь болезненный вздох. И обращая взгляд к заволокшему небу, сумеречной скатертью, застилающей ясный сиренево-голубой диск, он почувствовал прикосновение нежнейшего шелка к щекам, завидев над собой темно-винные глаза, затягивающие в пурпурные глубины.

— Ты умрешь здесь, — промолвил мужчина, поднимая над ним руку и вытягивая пальцы, словно кинжал, устремляя быстрым движением кисть к грудной клетке, но Скай поймал его за запястье, едва не коснувшейся кровавой впадины на теле, теряющего сознание юноши, легко выворачивая лучевую кость и отбивая сильным ударом ноги убийцу в сторону. Но он едва почувствовал удар, лицо его оставалось неизменно холодным. На белых одеждах отплясывали золотые фигуры, кружась в узорчатых начертаниях, овевающих их, как звезды, и мантия, что была белее снегов, обернулась стаей аистов, вознесшихся ввысь. И самоцветы сияли на их молочных шеях ожерельями. И пушистые перья мягко спускались по воздуху от их взволнованного полета. Человек вышел из объятия черного крова, приземляясь на тонкий шпиль, сотканный из нитей ночи и гласов призрачных теней, складывая руки вместе, опуская длинные рукава кимоно, расшитые золотыми драконами, что пробуждались на чарующей ткани, вырывая гигантские когти из концевых чешуйчатых фаланг огромных лап и обнажая пасть, от которой исходило зловонное дыхание, что умертвляло сам воздух, отравляя все живое, и алые глазницы отражали лик полной кровавой луны апреля. Его дыхание, что было весенним течением хрустальной реки в обрамлении редеющих полупрозрачных лучей закатного солнца, его глаза, пронизанные медью и осеннею листвою. Губы, сохранившие в себе матовый отблеск лепестков расцветших роз, искривились в тонкую линию, когда он сказал в темноту, обращаясь к Скаю, и голосом своим он прикасался к груди, где стучало его сердце, к мягким завиткам волос, к глубинам голубых зрачков, нанизывая на каждую часть тела удушливый мрак:

— Ты пожалеешь о том, что не позволил мне убить этого человека, де Иссои. Ты пожнешь все плоды своих прегрешений, что казались тебе добродетелью, — в нем вскипал гнев, как кипела горячая воды, разбивая вдребезги стекло, высвобождая природную одержимость огненной ярости.

— Ты многое знаешь обо мне, — спокойно произнес Скай, словно не замечая, как восходит в жаре воздух, он же концентрировал вокруг себя северные ветры, и земля под ногами превратилась в крепкую льдину, что разрушались под силой горячих пустынных ветров, сливающихся с черных облаков.

Кривые борозды черных молний, горящих пламенем, прорезали полотно свинцовых туч, расщепляя высотные башни, превращая их в серую пыль, и осыпая ониксовый кремень на дороги. Молнии вонзались вглубь земли заостренными пиками, оставляющими после исхода глубокие ямы. С небес сходили пологи темноты, распаляющих широкие глаза и раскрывающие рты в безмолвном, страшном крике, что не расслышать ушами или сердцем, но можно ощутить боль и отчаяние неуспокоенных душ в глубинах сознания, и агония их падших, разрушенных жизней отзывалась миллионом голосов. Свита теней окружала своего властелина, поднимая ветряные косы и грозовые копья, а бессмертный созидатель все стоял с тем же раскованным безучастием, наблюдая, как раскалывается над его головой небо, и осколки падали стеклянным дождем, открывая красное небо, утопающее в крови.