Анастасия Штука - Дар (СИ)

Оторвавшись от нее, Маара резко вскинула залитое слезами осунувшееся лицо, протягивая руки за крошечным свертком расшитых золотой вышивкой пеленок, из которого доносилось недовольное попискивание.

— Это девочка. Я назвала ее Зибериной, в твою честь… — Лесная нежно улыбнулась, принимая ребенка на руки и передавая его ей, — ты не против? Ведь только благодаря тебе она появилась на свет…

Быстро опустив голову, спрятав выступающие на глазах слезы, она с нежностью и осторожностью коснулась кончиками пальцев бархатистой, пухлой и розовой щечки прелестной малышки, завороженно смотревшей на нее сверкающими голубыми, словно безоблачное полуденное небо, глазками-бусинками… От ее прикосновения она на секунду замерла, затем издала смешной звук, и принялась радостно гукать, счастливо и суматошно размахивая крошечными кулачками… Ее сердце от волнения судорожно сжалось в груди, заходясь от волн боли. Зиберина склонилась над малышкой, нежно касаясь губами озадаченно нахмуренного лобика в невесомом поцелуе. А затем отдала матери, стараясь улыбаться дрожащими губами.

— Думаю, эта чудесная девочка родилась только благодаря тебе и ее отцу, — попыталась отшутиться Зиберина, заставив фыркнуть стоящую за ее спиной ведьму, у которой глаза уже давно находились на мокром месте.

— Да, вот только без твоей помощи я никогда не смогла бы стать матерью этого маленького подарка небес, — Маара трепетно прижала попискивающую дочь к груди, с безграничной нежностью целуя ее. Зиберина бросила на нее быстрый и вопросительный взгляд, на который лесная ответила извиняющейся улыбкой.

— Я уже давно рассказала всю правду Орнту и его семье, ведь они имеют право знать.

— Что сказать, моему сыну с самого рождения всегда сопутствует удача! — Нежно улыбнулась Валерия, с огромной и трепетной любовью глядя на крошечную внучку.

Хале, уставшая ждать своей очереди, пробилась вперед, бесцеремонно отнимая у улыбающейся Маары малышку, прижимая ее к груди.

— Пока нам с тобой дадут познакомиться, моя прелесть, пройдут годы, — ласково ворковала она, ходя по комнате и убаюкивая довольную девочку, которой, похоже, с самого рождения очень нравилось повышенное внимание окружающих, — а к тому времени ты успеешь превратиться в прелестную и чудесную красавицу, вокруг которой будут целыми стаями виться женихи…

— Она действительно чудесна, — Зиберина с теплой улыбкой сжала руку Маары, — и уже сейчас похожа на тебя…

— Орнт тоже так считает…

— Мой брат без ума от своей маленькой дочурки, нам с трудом удалось уговорить его немного поспать, — девушка фыркнула, — честно говоря, мы больше беспокоились о Зиберине, которую он отказывался спускать с рук, чем о нем…

Спустя несколько часов, Аскер провел сложный, старинный ритуал, к которому колдуны и маги, даже самые сильные и талантливые, не решались обращаться уже многие века. Многие чародеи, чтившие свою силу, и преклоняющиеся перед темными искусствами, ранее частенько прибегали к нему, чтобы добиться желаемого, но древняя магия раз за разом жестоко карала тех, кто обращался к ее истокам, и от нее отказались, сочтя слишком опасной. Благодаря обширным познаниям Зиберины, обряд прошел успешно, полностью укрывая ее непроницаемой пеленой от любого магического взора, не позволяя отыскать ее с помощью поисковых заклятий. Даже существа, обладающие тайными силами, не подвластными магам и чародеям, видели лишь размытый силуэт вместо четкого облика, не способный сообщить им о месте ее пребывания.

Зиберина должна была быть счастлива, ведь теперь она могла обрести долгожданный покой, но что-то не позволяло ей всецело раствориться в заботе и любви, которыми ее окружали. Какое-то темное, гнетущее чувство глубоко засело в ее душе, не давая ей обрести желанное безмятежное счастье. Оно отравляло ее, словно болезненная заноза, проникшая под кожу и уходящая все глубже и глубже, вопреки всем попыткам ее извлечь. И если при Мааре она изо всех сил старалась не показывать того, что тревожило ее, боясь огорчить и так терзающуюся чувством безмерной вины девушку, то оставшись одна, она без сил пряталась в какой-нибудь тихий уголок, чтобы немного успокоиться и прийти в себя.

Зиберина облюбовала для себя плетенную из светлой лозы беседку неподалеку от дворца, которая всегда пустовала из-за сильного, пропитанного солью ветра, дующего с моря. Она часами могла сидеть на увитых диким хмелем качелях, любуясь роскошным видом, открывающимся оттуда на бесчисленные суда, грациозно и величественно скользящие по гладкой лазурной поверхности.

Именно там и нашла ее в один из дней Хале. Она какое-то время рассматривала морской пейзаж, затем перевела на нее задумчивый взгляд.

— Все это время мне не дает покоя один вопрос, но я никак не могла решиться его задать. И все же я спрошу: как тебе удалось сбежать от Райнира?

Зиберина горько усмехнулась, не поворачиваясь лицом к пристально смотрящей на нее ведьме.

— Обманом, Хале. Мерзким, жестоким обманом, которому нет прощения.

— Мы каждый день проверяем ЛилСуан, но нигде не было замечено ни одной вспышки магической активности. Он словно перестал тебя искать…

— Он и не будет этого делать.

— Но он столько лет, мне даже страшно представить точное количество, упорно разыскивал тебя. Почему сейчас, когда ты стала его женой, он остановился?

— Ты не услышала меня, Хале. Я нанесла ему очень жестокий и подлый удар, которого не ожидала даже сама от себя. Я всегда ненавидела и презирала его за то, что он совершил. Но полагала себя выше него: ведь я никогда не совершала никаких черных злодеяний. Все это время я гордилась тем, что моя душа осталась чистой, незапятнанной преступлениями… А теперь… Чем я лучше, если могу со спокойной совестью нанести удар в спину?

— Я не понимаю, — потрясенно проговорила Хале дрожащим, испуганным голосом, поднимая на нее мятущийся взгляд.

— Его невозможно опоить зельями, — резко бросила Зиберина, с силой сжимая руки в кулаки, чувствуя, как острые ногти впиваются в нежную кожу, — поэтому я нанесла на свои губы такое количество мощного снотворного, что его хватило бы на всю личную стражу. И спровоцировала короля на близость, ведь это казалось лучшим выходом из сложившейся ситуации. Зелье с первой секунды свалило бы с ног любого, даже самого сильного человека, а он не замечал его действия. Он целовал меня, Хале, целовал так, словно безумно страдал и скучал все эти годы. Касался так, будто никогда не прикасался ни к чему более хрупкому и драгоценному… И все это время постоянно повторял это придуманное им прозвище, которым любил меня называть: Золотая… А я отвечала на его поцелуи и ласки, зная, что отравляю его.