Ольга Николаева - Я иду искать

Вадим откинул со лба намокшую прядь волос и поплотнее запахнул куртку. С неба сыпалась противная ледяная крупа, сквозь её рваную сетку и без того неуютный район блочно-серых домов выглядел совсем уж тоскливо. Вадим с удивлением обратил внимание на то, сколько здесь пустующих помещений. Вроде живём во время всеобщей коммерциализации, когда в центре города подвалы легко превращаются в бутики а общественные туалеты — в кафе, но здесь то и дело попадались пустые витрины с выбитыми стёклами и пыльными табличками «ремонт» на наглухо заколоченных дверях. Единственной приметой времени, скорее смахивающей на недоразумение, выглядела вывеска «суши-бар», ещё более нелепая от соседства с давно неработающей аптекой — между грязными осколками витрины торчит картонка с расплывшимися буквами «переучёт» и выгоревшие плакаты — рекламирующие чудо-витамины бодрые пенсионеры на покорёженной бумаге смотрелись бледными и скорчившимися, как нищие возле метро.

Несмотря на середину дня район выглядел пустынным — ни машин, ни прохожих. Унылый пейзаж некстати вызвал в памяти Вадима «Противостояние» Стивена Кинга — вымершие улицы, брошенные магазины. Он непроизвольно поёжился. Впереди показалась оборванная бабка, катившая тележку, нагруженную разломанными картонными коробками. Странным образом её сгорбленная фигура не разрушила, а только усилила впечатление какой-то вселенской катастрофы. Шаркая перевязанными обрывками верёвок ботами, бомжиха проковыляла мимо, зыркнув исподлобья на юношу. Пройдя несколько шагов, Вадим, сам не зная, зачем, оглянулся — старуха стояла, глядя ему вслед, и от этого стало совсем неуютно. Прибавив шагу, он свернул за угол и едва не споткнулся о лежащее прямо на тротуаре тело. Перепачканное в уличной грязи светлое пальто, модные тёмно-бордовые сапожки на высоком каблуке, безвольно раскинутые руки в изящных, в тон сапожкам, перчатках. Верхняя часть туловища прикрыта газетой, из-под которой виднелись рассыпавшиеся по асфальту крашеные прядями волосы.

— Чего уставился? Проходи, здесь не цирк!

Вадим невольно вздрогнул. Из ближайшей подворотни вынырнул молоденький мент, выглядевший совершенно продрогшим и каким-то перепуганным.

— Что с ней? Молодая, одета хорошо…

— Тебе какое дело? Говорю — проходи!

Пожав плечами, Вадим пошёл дальше. Ну и денёк! Погода — уже не осень, но ещё не зима, стивенкинговский пейзаж, мёртвая женщина на грязном тротуаре. Он смотрел в окна домов, пытаясь представить, что за ними течёт обычная жизнь — люди готовят обед, смотрят телевизор, встречают из школы детей… Однако перед глазами настойчиво возникали то рука в бордовой перчатке, лежащая в подёрнувшейся тонким ледком луже, то бомжиха, угрюмо глядящая вслед. Вадим поймал себя на мысли, что ему впервые в жизни хочется оказаться в переполненном вагоне метро, окружённым нормальными живыми людьми, спешащими по нормальным человеческим делам. Впереди мелькнула вывеска кафе — работающего, судя по чистым жалюзи на окнах и приоткрытой двери. Только увидя его он понял, насколько замёрз, к тому же ему очень хотелось оказаться среди людей. Спустившись на несколько ступенек, Вадим очутился в небольшом полутёмном зале. Посетителей было всего трое — у окна потягивала через соломинку коктейль девица в джинсовой куртке, в углу, возле игрового автомата, сидел мальчишка, увлечённый каким-то подобием морского боя, а в другом конце зала курил за пустым столиком сидящий вполоборота ко входу светловолосый парень. За стойкой скучала барменша средних лет, несколько оживившаяся при появлении нового посетителя.

— Пожалуйста пятьдесят коньяка и кофе.

Она кивнула и достала мензурку.

— От вас тут недалеко труп лежит — женщина, молодая…

— Все под богом ходим, — равнодушно отозвалась барменша.

— Такой пустынный район, не страшно вам с работы возвращаться? Поздно ведь, наверное, заканчиваете.

— Сдачу возьмите.

Покинув нерасположенную к разговором барменшу, Вадим сел за свободный столик. Девица с коктейлем тут же встала со своего места и с улыбкой направилась к нему.

— Привет!

Вадим улыбнулся в ответ и она, не дожидаясь приглашения, села на соседний стул. Парень за дальним столиком загасил в пепельнице окурок и поднялся, повернувшись лицом в их сторону. Улыбка замёрзла у Вадима на губах, сердце сжалось в напряжённый комок, а перед глазами вспыхнуло воспоминание: его страшно закончившийся выпускной вечер, встреченный в расселённом доме раненый, гибель одноклассника, бегство от его убийцы. Он смотрел на приближающегося парня, с каждой секундой уверяясь в том, что не ошибся, это был тот самый раненый — человек, знавший убийцу, человек, которому он обязан жизнью. Вадим прекрасно помнил его имя — Антон. Его довольно сильно меняла причёска — длинные раньше волосы теперь едва доставали до воротника, зато на лоб, прежде открытый, падала волнистая чёлка. Но его лицо, взгляд… нет, Вадим просто не смог бы ни с кем его спутать!

На него внезапно напало какое-то оцепенение — слишком много болезненного было связано с этим человеком, слишком неожиданной оказалась эта встреча. Вадим просто сидел и ждал, когда тот подойдёт. Однако, приблизившись, Антон лишь мельком скользнул взглядом по Вадиму и, наклонившись к сидящей рядом девушке, шепнул ей на ухо несколько слов. Та удивлённо вскинула подведённые брови, с возмущением взглянув на Антона.

— Обнаглел?

— Я предупредил, — равнодушно бросил он и отошёл к стойке. Девушка с извиняющимся видом улыбнулась Вадиму, взяла недопитый коктейль и вернулась за свой столик, бросив злобный взгляд на Антона, который тем временем что-то тихо говорил барменше. Выслушав его, женщина кивнула и с интересом посмотрела на Вадима. Сидевший в углу мальчик отвлёкся от игрального автомата и прислушивался к их разговору, тоже с любопытством поглядывая в его сторону. Всё это окончательно сбило Вадима с толку. Он не отрываясь смотрел на Антона. Единственное, в чём он был уверен, это в том, что тот тоже прекрасно его узнал, но вот его поведение было странным. Вадим снова не мог его понять, и это разом пробудило всё, что он старался подавить столько времени. Старался подавить, но не мог, и чем усерднее гнал от себя эти воспоминания, тем более отчётливыми они становились.

Он никому не рассказывал о случившемся тогда, да, к счастью, никто его особо и не расспрашивал — видимо, чувство самосохранения заставило Вадима казаться таким спокойным, что никто даже не усомнился: да, он расстался со Славой возле парка и, рассердившись, пошёл на платформу дожидаться электрички, чтобы ехать на дачу к родителям. И ведь он вправду приехал туда на первой электричке. Это действительно было чувство самосохранения, потому что больше всего Вадим боялся, что если он скажет кому-нибудь правду, то она распространится дальше, потянется от человека к человеку цепью случайных разговоров, и одним из звеньев цепи окажется тот, чьего лица он так и не увидел, но чьё присутствие ещё долго продолжало мерещиться ему за каждым поворотом улицы, ещё долго он вздрагивал от взглядов незнакомых людей, от нечаянных прикосновений в толпе, ожидая почувствовать сильный захват сзади и обжигающий горло острый металл.