Ольга Николаева - Я иду искать

— Иди. Сделай шаг!

— Нет…

— Сделай шаг!

У Вадима было ощущение, что он не двигается с места, но трясина снизу поднималась сама, из вязкой жижи превращаясь в чёрный туман. Он не мог шевельнуться, но Антон не отпускал его руку. Вадим смотрел в его лицо, которое на глазах меняло облик — щёки проваливались, кожа вокруг глаз темнела, глаза становились мутными, незрячими, теряясь в чёрных провалах глазниц, на скулах появлялись пятна, всё лицо его превращалось в гниющую массу, обнажавшую только ненормально белый ряд зубов, который внезапно разомкнулся, выпуская струю тёмной жидкости.

— СДЕЛАЙ ШАГ!!! — прозвучало в ушах у Вадима.

Он дёрнулся и понял, что падает на руки Антона.

Вадим с трудом переставлял теряющие опору, увязающие в трясине ноги, не спуская глаз со своего проводника. Не потому, что хотел видеть произошедшую в нём перемену, а потому, что тот единственный оставался различим в поднимающемся снизу густом тягучем тумане. Но, глядя в мёртвое лицо, в котором уже нельзя было узнать Антона, Вадиму почему-то не было страшно.

В какой-то момент ему показалось, что туман немного рассеивается, теряет свою плотность, и по сторонам боковое зрение улавливает размытые силуэты деревьев. Почва под ногами оставалась такой же вязкой, но теперь казалось, что она приняла вид узкой тропинки с высокой травой по обочинам. Вадим отвёл глаза от своего проводника и постарался осмотреться, но едва взгляд прямо падал на ствол дерева или заросли травы, как они снова теряли очертания, затягиваясь туманом, оставаясь видимы лишь периферийным зрением.

— Не смотри по сторонам! — услышал Вадим голос Антона, который звучал лишь в его голове — полусгнившее лицо оставалось неподвижным.

Тропинка под ногами становилась отчётливее, Вадиму даже показалось, что идти стало немного легче. Он непроизвольно снова опустил взгляд и в этот момент ясно увидел, что утрамбованное место заканчивается, ещё шаг, и они вступили на разрыхлённую землю.

— Не смотри под ноги!

Но Вадим уже не мог не смотреть. Среди чёрных комьев, едва присыпанные ими, виднелись человеческие руки, плечи, кисти с белыми скрюченными пальцами. Вадим наступил на перемешанную с землёй, спутанную прядь светлых волос, едва не споткнулся о полузасыпанную ногу, обутую в высокий сапог.

— Не смотри!

Сильный рывок заставил Вадима встряхнуть головой и в этот момент он уловил движение прямо у него за плечом. Он обернулся и тут Антон снова рванул его на себя, вынудив отвернуться. Но он успел увидеть — высокий забор с железными воротами, между их столбами бьётся в агонии человек — ноги не касаются земли, от шеи к верхней перекладине ворот тянется верёвка.

— НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ!

Но Вадим не мог оторвать глаз от повешенного. Его силуэт внезапно показался зыбким, тающим, и в этот момент земля уплыла из-под ног, перед глазами взметнулись ветви деревьев на фоне бледного неба, Вадим почувствовал, что ему не хватает воздуха, лёгкие пронзила режущая боль, горло сдавило, словно его охватывала неумолимо затягивающаяся петля…

Снова рывок.

— НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ!

Вадим сделал судорожный вдох и ощущение удушья прошло, затянувшаяся было на горле невидимая петля исчезла, но вокруг снова сгустился туман — чёрный, непроницаемый, неподвижный.

Мир возвращался. Сначала осязаемой стала ткань жёсткой подушки, потом перед глазами возникло переплетение белых нитей. Рядом с подушкой была неровная, покрытая бледно-зелёной краской стена. Следующим в поле зрения оказался потолок — тоже белый, перечёркнутый длинными трещинами в штукатурке.

Здоровье быстро восстанавливалось, а если учесть, что после того, как Вадима сбила машина, он перенёс клиническую смерть и последующую за ней длившуюся несколько дней кому, то — очень быстро. И даже, как оказалось, без сколько-нибудь серьёзных последствий.

Его навещали — сначала только родители, потом — друзья, даже просто знакомые по институту. Внимание последних немного раздражало, Вадиму казалось, что в них говорило только любопытство — как же, клиническая смерть. Но он гнал от себя эти мысли. Гнал он их и когда выписался из больницы, но всё же пережитое воспринималось как невидимое клеймо, отличавшее его от здоровых, живущих полноценной жизнью людей. Особенно злили вынужденные визиты к врачам и их рекомендации постоянно наблюдаться у кардиолога, невролога и так далее, и тому подобное. Да и как, собственно, должны восприниматься подобные вещи в двадцать три года? Все эти предписания не отдаляли, а, наоборот, приближали к ощущению своей болезненности, уязвимости и беспомощности, нависали над Вадимом словно больничные стены. Поэтому очень скоро он попросту плюнул на медицину и прекратил все лечебные процедуры. И именно это то ли удивительным, то ли, наоборот, вполне закономерным образом поставило точку в процессе восстановления, окончательно вернув Вадима к нормальному, привычному образу жизни.

Нежелание возвращаться мыслями к болезни отодвинуло, смазало предшествовавшую ей встречу в кафе, да и воспоминания о страшной выпускной ночи теперь казались задвинутыми в самый дальний, тёмный и непосещаемый угол памяти. Вадим заставил себя поверить, что ему удалось сбросить этот тревоживший груз. Или — почти удалось.

Март, казалось, просто издевался над самим понятием «весна», мстя людям за то, что они, устав от зимы, упорно считают его весенним месяцем. Из темноты над головами неслась, мельтеша в свете фонарей, колкая снежная крупа, ледяной ветер вгонял в зябкую дрожь, не считая помехой даже самую тёплую зимнюю одежду. Собственно, из-за этого Вадим и обратил внимание на мужчину, неподвижно стоящего, прислонившись спиной к припаркованной у тротуара машине и глядя на светящиеся окна дома напротив. Одет мужчина был даже не по весеннему — почти по летнему, в узкие джинсы и лёгкий кожаный пиджак, к тому же ещё и расстёгнутый. Глядя на него, Вадим усмехнулся замёрзшими губами: не иначе, как возвращается после купания в ледяной Неве вместе с другими «моржами». Он всей душой позавидовал незнакомцу и с робкой надеждой всмотрелся в темноту улицы, ожидая увидеть огни автобуса или маршрутки.

Бывают несчастливые дни, когда добраться из Питера в Пушкин невозможно без проклятий в адрес пригородного транспорта, бессердечной питерской погоды и всей своей жизни заодно. Вот и сегодня, выслушав на вокзале объявление о том, что электрички задерживаются на неопределённый срок, и обозрев угрюмо застывшую на платформе толпу, Вадим понадеялся на автобус или маршрутку и теперь замерзал на остановке, уповая на внезапное чудо на четырёх колёсах. Внезапное, потому что их движение прекращается в одиннадцать вечера, а сейчас было уже начало двенадцатого. И единственной спасительной соломинкой для тонущих в этом промозглом мартовском вечере являлись частники, терпеливо ждущие своего часа в припаркованных неподалёку от остановки машинах. Правда, для Вадима и эта надежда была более чем призрачной — вряд ли кто-то возьмёт пассажира, у которого в кармане шуршат то ли три то ли четыре жалкие десятки. Вадим мысленно обозвал их стервятниками, присовокупив к этому несколько ярких выражений, и снова, собрав остатки неумолимо таящей надежды, всмотрелся в огни фар равнодушно проезжающего мимо транспорта, упорно не желающего при ближайшем рассмотрении оказываться пригородным.