Александр Забусов - Кривич

Остались далеко позади за кормой меловые горы, с громадой скал стоявших белесой стеной по левую руку от бортов. Лес плавно перешел в степь, и через окна кустарников и деревьев по берегам реки на пойменных лугах можно было любоваться желтыми и красными тюльпанами. Весной приятно путешествовать по воде: тепло, но не жарко, красиво и зелено, но это только если ты не прикован цепью к кольцу на полу такелажа.

— Э-хе-хе! — тяжело вздохнул сосед по рабской лавке, худой крепкий старик со старым шрамом, пересекавшим бровь, которого торговец прикупил за сущие гроши, можно сказать получил в нагрузку к товару. — Видать от чужбины не отвертеться.

Искоса глянув на молодого парня, позавидовал:

— Ты-то, вон молодой да крепкий! Ежели фарт будет, может сбежишь, вернешься в земли полоцкие, а мне уж чую, назад дороги не будет. Видать придется в землицу чужую лечь.

— Как же, сбежишь от этих мироедов! Так что, не боись дед, вместе ляжем.

Сосед, понизив голос, зашипел в ухо, через щербатый рот, выплескивая капли слюны молодому на щеку:

— Глуповство баишь, молодой! Оно-то конечно, живые и мертвые пред богами равны, потому, как души вечны…, - пошамкал ртом. — Только рано тебе ишо про Ирий думать. Ежели все поляжем, кто отомстит за поруганные очаги. Ты свободным рожден, так будь им даже в колодках рабских. Ты в челядины где угодил?

Парень сделал вид, что не понял вопроса. Помотал головой. Что ему ответить, если и в самом деле ничего не знал? Только тоска в душе и пустота, но чувствовал, если проснется, то будет еще хуже. Может он потерял в этой жизни большее чем просто свободу? Не хочу-у! Пусть лучше снится все это. Просыпаться не буду!

Но деду-то это все не скажешь. Абориген не поймет. Да и зачем объяснения персонажу из сна? Сколько их, таких вот челядинов встретилось за время мытарств по рынкам рабов в его растянувшемся сне.

Настырный дед въедливо продолжил расспросы:

— По говору, так и не наш вовсе. Говор больше на киевский смахивает. Гм! Я-то думал, ты под дланью нашего князя сражался. Ан, нет. Ты чей будешь, рысич?

Свист плети оборвал разговор. Сплетенная в косицу кожа, словно бритвой распорола рубаху на предплечье парня, болью, как гадюка ужалила тело.

— Йё-ё-ё! — вырвалось из уст.

— Эй, раб! — один из воинов команды набранной для сопровождения груза, его кажись, Груздем зовут, после удара окликнул именно его. — Еще раз откроешь свой поганый рот, раньше яиц, лишишься языка! Понял ли, нет, бесталанный?

Притерпевшись к такому обращению, он, молча, кивнул. Если честно, то его стал напрягать такой сон. Терпение подходило к верхнему пределу, пора было переломить ситуацию, вот только как, он пока не представлял.

За спиной послышался шепот Хвоща, сильного и хитроватого чернявого мужика с курчавой густой бородой, с медной серьгой в ухе:

— Дед Омыша, ты б не трогал с расспросами соседа, к нему и так Груздила не ровно дышит.

— Н-да. — Дед отвернувшись к борту ладьи, приумолк.

Прошел день, вечер клонился к ночи. Купец уверенно вел караван судов по реке.

— Гнат Ксаверич, — подал голос кормщик. — Вон за той извилиной пляжик будет. Надоть к берегу приставать. Дале, версты через полторы залавок с мелью и порогами.

— Помню, Островец. Приставай. А ты, Ушмян Хлынович, готовься челядь на берег свесть, да цепи на колодах закрепить.

— Помилуй бог, хозяин! — удивился десяцкий охраны. — Сколь уж везли, ни разу на берег не сводили. Сейчас-то зачем такое делать?

— Да ты, никак в первый раз подрядился на сей маршрут?

— Оно так. Мы ранее все больше по Славуте лодьи сопровождали, только после войны с Полоцком нашего брата переизбыток, вот многие и подались кто-куда за лучшей долей. Мы вот в Курске пока осели.

— Понятно. Так вот, живой товар сведешь, потому как дальше пороги на реке. Ночь переночуют, а с зорькой их скованных цепями поведешь по берегу.

— Добро, сполним.

Кормщик на рулевом весле видать, зная дорогу не хуже купца, уже в сумерках приткнул ладью на береговой песок природного пляжа, умудрился оставить места для соседних плавсредств. Судовые команды, сойдя на берег разводили костры, ставили на них большие таганы, начинали готовить горячую пищу.

Рабов кормили плохо. По краюхе зачерствевшего хлеба утром и вечером. Хлеб можно запить водой. Пей сколь хочешь, воды много! Туда же и оправляйся. Сторожа ни на миг не выпускали челядников из поля зрения. Кто его знает, они хоть и получили душевный надлом, а пристежка цепи к кольцу и присмотр, никогда не лишние. Ну, а ежели преставится кто за дорогу, на все воля богов!

Освободившись от рабов, ладьи будто и не почувствовали облегчение. Носы судов, чуть вытащены на песок, на корме чувствовалась осадка при избыточном перегрузе, борта к ней по-прежнему глубоко сидели в воде. К стоявшему у воды старшине каравана, в темноте пытавшемуся что-то разглядеть возле кормы, подошли остальные купцы владевшие лодьями.

— Что там, Гнат? — первым спросил дородный бородач.

— Вот, прикидываю, может суденышко след разгрузить малость перед залавком и порогами?

— Да каки-таки, там пороги? Одно названье! О прошлом разе прошли, и в этом бог милует.

— Ох, Скиба, как же мне хочется верить, что ты прав!

— А-а! Оставь Ксаверич. День был муторный, шебутной, идем, выпьем медку, поедим, да на боковую! Товар твой, — купец мотнул головой в сторону рабов, темной массой усаженных поодаль на песок, — мы конечно за малую долю провезть согласились, но будь они неладны, хлопот много. Так что неча возжаться по ночи с грузами.

— Ой, верно кажешь, Миней! Завтрева помимо порожков, к ночи печенежский град минуть не получится. Река зигзагом идет, почитай назад возвертает, да к новым порогам приводит. Самое говенное место по всему пути. Пошли братцы, скоро кулеш готов будет.

Соглашаясь с мнением остальных, Гнат Косой плетясь в конце общества, тем не менее, почти про себя выказал свое отношение к печенежской столице:

— Шарукань! Стойбище в степи на берегу реки. Они называют это сборище степных разбойников и оборванцев в юртах, городом.

Не такая уж и короткая апрельская ночь, а речная прохлада заставила не только рабов жаться друг к дружке, но и свободных людей из купеческого каравана к утренней зорьке придвигаться к почти потухшим кострам. Выставленная охрана, борясь со сном и утренней сыростью, не смогла пересилить «час волка», безбожно дремала, пристроившись, кто, где смог. Лишь один из ее числа встрепенулся, продирая спросонья глаза, очумело прислушался к тишине, присоединившей к себе лишь шум течения реки, показалось, наверное, отдаленное ржанье лошади в степи. Нет! Все тихо. Действительно показалось.

— Изай, нужно сказать Ашину о том, что урусы на своих больших лодках заплыли в пределы земель нашего рода.