Александр Забусов - Кривич

«Решено, — сделал вывод Ищенко. — Обойдемся своими силами».

Весь следующий день бойцы оборудовали позиции для засады, таскали наверх камни. Десятники, по приказу Андрея промеряли и прикидывали маршрут отхода для своих подразделений. Наконец закончив с приготовлениями, ушли отдыхать, обживая свои позиции.

Утомившийся за день Андрей прилег в своем ПНП — передовом наблюдательном пункте, с которого ему, может быть уже завтра, предстоит вытаскивать молодого княжича в передовые порядки своих бойцов. Прикрыл глаза и расслабил напряжение в мышцах. Сразу накатило в душу что-то вязкое, даже неприятное, тупое и неотвязное, липкими нитями подобралось к сердцу и обволокло его осенним листопадом и дождем. Если бы рядом был его прежний начальник, наставник и друг, подполковник Семибратов, он бы смог объяснить лейтенанту, что это может быть только одно — предчувствие беды. Предчувствие, которое проявляется у каждого, кто воевал, пролил кровь свою и чужую, у кого планка подсознания работает уже совсем в другом, запредельном для понятия обычного, мирного человека режиме. Но Семибратова рядом небыло, да и не могло быть. Друзья тоже далеко, и грусть вошла в душу. Шалишь, нас так просто не взять! Он был молод, иногда горяч, порой несносен для окружающих, а вся жизнь только начиналась, молодому пацану нельзя думать о плохом. Накатили воспоминания о прошлой службе в войсках некогда великой страны, сейчас она казалась ему несбыточной мечтой, ведь он не успел помесить грязь чеченских дорог. Попытался вспомнить что-то хорошее, веселое, шальное.

«Как весело отметил двадцать третье февраля. Танюшка, где ты теперь?»

Вспомнилось старое здание штаба, сборно-щитовой сарай с тонкими перегородками между кабинетами. По случаю Дня защитников Отечества весь личный состав части был усажен на стульях в узком коридоре этого сарая. Подполковник Дьяконов зачитывал праздничный приказ, а его, Андрюху, в это самое время, Танька затащила в пустой класс по боевой подготовки, и они целовались под шум поздравительных аплодисментов, раздававшихся из-за закрытой двери. Андрей в то время был уже далеко не девственник, но напор, с которым тридцатилетняя ефрейтор залезла ему в брюки, привел в состояние аффекта. От нежной женской руки, вцепившейся словно доярка за коровью титьку, Андрюхин инструмент для ювелирной работы стал колом. Женская военная форма всем хороша, но зима на дворе и тонкие колготки, лишние препятствия для любви. Задрав юбку, пока добрался до белоснежных, кружевных трусиков семь потов сошло. Ощутил горячую влагу. Пальцами раздвинул шелк волос, а в коридоре уже происходило вручение грамот.

— Как? — шепнул Татьяне в самое ухо.

Та молча отстранилась, развернувшись, лягла животом на стол.

Под призывные слова замполита части, крепить боевую готовность, Андрей монотонно двигал бедрами, стараясь как можно глубже нырнуть к самому сладкому на свете. Какая уж тут любовь? Чистая химия. Танька зубами вцепилась в подставленную Андреем руку, чтоб не стонать. В конце концов излив всю скопившуюся энергию в ненасытное лоно, с облегчением выдохнул: — «Фу-ух!».

Натянув трусики и колготки, оправив юбку, Танька чмокнула в щеку:

— Спасибо, милый. С праздником!

Народ в коридоре, похватав в руки стулья, расходился по кабинетам пить водку и поздравляться. Танька, приоткрыв дверь, проскользнула в нее, оставив Андрея курить у открытой форточки. Он понял, что его ненавязчиво поимели.

От воспоминаний защемило сердце. Как там будет завтра?

Ночь прошла спокойно.

А утром. Утро красит нежным светом стены…

Стены скал, покрытые плющом, колючими лианами ежевики и кустарником, нависали над проходом, по которому в коротком промежутке змеилась старая военная дорога, построенная латинянами, бог знает в каком забытом году. Снайпера, с луками в руках заняли позиции по пять бойцов с каждой стороны. В нужном месте схоронились десять бойцов — группа захвата, остальные свиньей, во главе с Андреем, в ответственный момент, врубятся в тагму, создадут толчею и неразбериху, а потом, отступая, будут сдерживать самых активных и дисциплинированных византийских воинов.

Время отщелкивало свой бег, не делало поправок, не раздавая кредитов. Вот уже и солнце стало в зенит. Неужели впереди еще день ожидания? Не может быть! Предчувствие скорой развязки не покидало Андрея, он сцепив зубы, вглядывался в сторону дальней высокой горушки, высматривая сигнал от наблюдателя. А в зелени растений высвистывали свои песни лесные птицы, обвыкшись с присутствием людей в своих законных владениях. В небе насыщенном синевой расправив крылья, бороздил воздушные потоки сапсан.

Наблюдатель, закрывшись кустарником с внешней стороны, поднял руку вверх и тут же сгинул в зеленой поросли.

«Есть!».

Андрей поднялся на ноги, чтоб было видно всем, отпальцевал полную готовность к бою. И время убыстрилось, словно лавина катившихся с гор камней.

Послышался топот лошадиных копыт приближавшегося большого отряда, стали слышны голоса, и вот показались первые византийцы, ехавшие в плотной колонне.

«Пора!» — проскочила мысль.

Словно угадав мысли своего командира, лучники выпустили первые стрелы, и с пулеметной скоростью шелест стрел нарушил относительную тишину. Вниз посыпались камни.

— А-а-а! Боже, спаси нас! К оружию! Кентархии к бою! — и снова крики боли. — А-а-а!

Рык Андрея, перекрывающий вся и всех:

— Впере-о-од!

Группа захвата, прикрываясь круглыми щитами, словно спортсмены на стометровке, свершили из схронов бросок вперед, к шеренгам погибающих всадников. Их вел Позвизд, уже издали приметивший юного княжича, руки у которого были привязаны спереди к луке седла. Вои прыжками отталкивались от трупов людей и лошадей, мечами срубая подвернувшихся, еще не пришедших в себя стратиотов. В один миг прикрыли собой юнца-пленника. Седой Свирыня с маха пересек ножом кожаные пута, бросил княжича на широкое плечо и отпрыгнул в сторону своих. Их тут же прикрыли щитами, чтоб даже шальная стрела не смогла нанести урон.

— Наза-ад! — срываясь на фальцет, закричал Позвизд, последним покидая место сшибки. Отступая, русичи уносили на себе раненых.

— Выпускай свинью! — проревел Ищенко, и первым, держа в обеих руках по мечу, возглавил ударный клин.

Клин был невелик, но в толчее и неразберихе прохода, да сопровождаемый стрелами лучников, он достиг цели. Крики, стоны, ругань, непонятые команды византийских начальников, наносили моральный ущерб отряду, не хуже чем от боевого железа славян. Где-то в свалке затерялся комит, были погибшие кентархи. Давка, много крови и раненых, жалобный плач лошадей, все смешалось. Но уже чувствовался порядок и напор в задних рядах византийцев. Скоро они полностью придут в себя и тогда…