Александр Забусов - Кривич

— Сигурд, — заорал Рыжий. — Старый ты мудак, правь на грека, борт к борту!

— Понял!

— Подпаливай стравный фитиль!

Уж очень поздно византийские моряки заметили славян. Никто не ожидал, что ночью кто-либо отплывет от Таврики. Уже была видна беготня греков на их корабле. Вот уже до него рукой подать.

— Борт к борту, старый! — ревел Рыжий. — Бросай горшки!

Миг и на палубу грека полетели емкости с горящими фитилями. Корабли шоркнули бортами друг о друга. Греческий корабль занялся пожаром, пламя с порывом ветра взметнулось вверх, пожирая паруса.

— А-а-а! Бо-оже! — по левому борту скользнул душераздирающий крик и остался позади за кормой, вместе с треском ломающихся весел. И громкий веселый вопль Рыжего, довершил встречу дракара с хеландией:

— Не ту страну назвали Гондурасом! К Эгиру вас пиндосово семя!

И, уже ладья русов, проносясь мимо греков, добавила еще пяток горшков, прибавляя огня на верхнюю палубу византийцев. Живые факелы метались по палубе, обезумев, бросаясь в воду, но и там, продолжая гореть.

— А-а-а!

— Старший, — скалясь в ночи, задал вопрос кормчий, — а что за страна такая?

— Не знаю, Сигурд! Домой придем, сам у Горбыля спросишь. Таба — ань!

Поравнявшись бортами с ладьей, Рыжий перегнувшись с кормы позвал:

— Творинег! Включай скорость, двигай к Болгарскому побережью, я здесь сам с остальным флотом византийцев разберусь!

— По-онял!

— Удачи-и!

— Пусть помогут тебе боги, старший!

Дракар отвалил в сторону севера, набирая ход, весла мерно поднимались и опускались в волны.

— Зажечь факелы по бортам, обозначить ход судна! — радостный голос Рагнара, освободившегося от тяжелой ноши на сердце, звенел. — Как говоравает наш папа Саша — ну, что мальчики, потанцуем. Гуляй рванина!

Вдали за кормой догорала греческая хеландия.

Крымское солнце нещадно припекало, несмотря на порывы свежего ветерка доносившего запахи водорослей с морского побережья. На каменистой поверхности почвы, покрытой зеленой травой, красные маки каплями крови вышили пейзаж с обеих сторон старой, выложенной камнем, отполированной за долгие годы использования дороги. Уже сейчас солнце нагрело камни до температуры, что рукой притронуться можно, но удержать ее проблематично, слишком горячо. В полуверсте на запад, ровная лента дорожного полотна упиралась в крепостные ворота, крепкое дерево которых было обито листовой медью, полосы которой бликовали в сторону степи. У открытых настежь ворот скучала немногочисленная охрана, состоящая из воинов византийской фемы. Вправо-влево от ворот ровной, правильной линией уходили городские стены, положенные на бутовый фундамент блоки византийской рустованной кладки, тянувшиеся вверх к небесной синеве. Только выступающие наружу, на два шага, башни стоящие колоссами, нарушали геометрию правильной линии. Под черепичными крышами башен изредка, из-за каменных зубцов можно было углядеть крепостной наряд, наблюдающий за происходящим вне города, да в высоко расположенных бойницах на стенах, вдруг промелькнет железный шлем стратиота.

На большом камне, прилепившемся у дороги, сидел человек. Несмотря на жаркую погоду, одетый в холщевую одежду, выкрашенную под цвет листвы и травы, перепоясанный широким поясом с мечом в ножнах, какие обычно в ходу у хазар, чем у греков. За его спиной можно было разглядеть бородку на клинке боевого топора. Широкие шаровары заправлены в мягкие кожаные сапожки ниже колен, из козлиной шкуры.

Проходившие и проезжавшие жители Херсонеса и близлежащих селений с опаской поглядывали на спокойно сидевшего у дороги варвара, не уделяющего даже крупицы внимания людям изредка снующим по дороге.

Лицо варвара было задумчиво. Под горбатым носом, длинные усы обвисли вниз, словно обломанные крылья у птицы. По лысой без единого волоса голове на лицо стекали бисером капли пота, заставляя лосниться шрамы от старых ожогов. Глаза то опускались в землю, то поднимались кверху, упираясь в тело мертвеца распятого на кресте на противоположной стороне дороги. Нервным движением руки он периодически подносил флягу к губам и делал из нее добрый глоток, после чего рукавом вытирал влагу с губ и усов.

Два десятка крестов, сколоченных из грубо струганного дерева, были врыты в каменистую землю вдоль всей дороги до самих ворот, на пяти из них крупными металлическими штырями прибиты люди, судя по обрывкам одежды, не относившиеся к ромейскому племени никаким боком. Исходя из того, что мухи крупным роем, перелетали с одного на другого, эти люди были мертвы уже не первый день. Их тела слегка вздулись и тонкий сладковато-отвратный запах тлена между порывами ветра, доходил до обоняния сидевшего напротив крестов человека. Очередной раз приложившись к баклаге, он продолжил на минуту прерванный разговор с мертвецом на кресте.

— Ну, скажи теперь, и нах тебе нужен этот Святославов выродок? А? Что, скажешь оно того стоило? Сучонок. Как же мы теперь? Решил по-тихому свалить? Мудак ты, Андрюха! Му-у-дак!

Человек очередной раз от души приложился к почти опустевшей фляге.

— Крра! С кем же я теперь Людкин самогон пить буду? Молчишь? Ну-ну, что тебе теперь остается делать. Молчи! А помнишь, как мы с Лехой на Велесов день знатно нажрались? Ха-ха! Споили лешего, подчистую споили. Николаич тогда нам еще звездюлей выписывал. Хорошо повеселились.

Снова приложился к фляге.

По-видимому, охране у ворот надоело просто так наблюдать за варваром, или кто-то из законопослушных граждан намекнул на то, что дикарь у стен города — это подозрительно. Двое скутатов быстрым шагом направились к нахальному сидельцу. Одетые в доспехи, шлемы, в легких плащах синего цвета, закрепленных фибулами у правого плеча, с круглыми щитами и копьями в руках, они чувствовали себя хозяевами положения, готовыми диктовать свою волю любому. Даже не подозревали о том, что пьяный Горбыль это даже не человек, а бочонок с неприятностями для любого встречного.

— Что ты здесь делаешь, варвар? — задал вопрос старший наряда, выпятив грудь вперед, бороденка вздернулась кверху, подчеркивая пренебрежение к кочевнику за которого приняли Горбыля.

Ничего не поняв из сказанного на иностранном языке, Сашка уперся взглядом в переднего византийца. Старший скутат поперхнулся очередным вопросом, в его лицо впился взгляд дикаря. Выпученные, налитые кровью глаза в одно мгновение оказались рядом, что-то твердое, по силе удара похожее на кувалду, припечатало тулью византийского шлема к макушке, это Сашка своим лысым черепом приложился к ромею. Старший наряда пролетел вдоль дороги, демонстрируя всем, что при полете ноги могут быть выше гловы. Шум от выпадающего из рук оружия и защиты, катящейся каски и доспеха на теле, заставил второго вратаря принять боевое положение для атаки, но было поздно. Горбыль выпуская накопившийся пар, захрустел шейными позвонками грека, этот хруст и оповестил неподалеку бредущим за телегой двум крестьянам, что надо срочно поворачивать оглобли восвояси, а в город можно попасть и завтра, не такое уж и срочное дело у них.