Александр Забусов - Кривич

С детства Сашка любил именно это время года. Ему никогда не нравилась дождливая осень с желтизной опадающих листьев, предвестница холода в скором времени и заморозков по ночам. Не нравилась зима, где все замирало до весны, и белая перина снега покрывала землю. Весной с моря подует ветер, принося дрожь в тело. И только летом, оно оживляло все сущее, заставляя его жить полной жизнью. Все живое радуется лету.

Горбыль присел на гальку пустого пляжа, еще теплую, не успевшую остыть. Искупаться охоты даже и в мыслях не было, сейчас весь этот морской бассейн только начинает нагреваться, постепенно, как аккумулятор, набирая при заряде тепло, каждый день. Бросил гальку в морской прибой, наблюдая, как пенится море у самого берега.

— Эй!

Сашка обернувшись, посмотрел по сторонам. Никого нигде не было. «Может, почудилось?»

И снова:

— Эй! К тебе обращаюсь, лысый.

— Что за черт? Вроде протрезвел. Ты где?

— На руку свою посмотри.

Сашка опирался рукой о гальку пляжа, глянул туда. У самой кисти стоял одетый в шаровары и нечто похожее шерстяную тунику бородатый мужичок, размером с сосновую шишку. Волосы на его голове были растрепаны, лицо выражало подобие гнева. Сашка пальцем попытался добраться до ушастого мальчиша-кибальчиша.

— Осторожно!

— Етическая сила! Ты откуда такой взялся?

— Оттуда, откуда и ты пришел. Давно это было. Я смотрю, лысый, ты тут самый главный.

— Ну?

— Так ответь, что с моими насельниками делать собрался?

— А тебе то, какое дело до них?

— А что на Руси уже не почитают домовых?

— Ага, так ты домашняя нежить?

— Сам ты нежить. Так че делать с моими будешь?

— Не бзди. Нормально все будет. Мы уйдем, они живы останутся.

— Не врешь?

— Зуб даю.

— Не понял. Это как?

— Ну, обещаю. Живы будут. Слушай, а ты классно по-нашему говоришь. Где выучился?

— Ну, ты дремучий. Я с Руси и есть. Предков моих насельников ромеи в рабство захватили, ну и я с ними переселился. Здесь и обосновались потом.

— Видел я домашнюю нежить, но она все ж побольше тебя будет. Что, в детстве болел?

— Сам ты боле-ел. Вырождаюсь я помаленьку на чужбине. Сам догадаться не мог?

— Ну, извини, у нас в школах по нежити домашней занятий не проводилось. Собак, кошек изучали, слонов там, тараканов, нежить — нет, что-то я такого не припомню.

— Сотник, сотни-ик! — Позвали из деревни. — Эйрик вернулся.

— Иду! — Вставая на ноги, откликнулся Сашка.

— Эй, лысый, распорядись там, чтоб моих накормили. Дети ведь там тоже есть.

— Ладно, распоряжусь, покормят. Бывай.

— И городище не пожги, смотри. Они ведь на треть по крови русичи!

— Надоел ты мне, мужичок-с-ноготок. Не ровен час, не рассчитаю, да наступлю на тебя. Тьфу! Да не собирался я тут ничего поджигать.

Уже в спину, заглушаемый морским прибоем, до Сашкиного слуха донесся писклявый голос домового, в далекие времена не расставшегося со своими домочадцами и застрявшего на солнечном берегу Крыма:

— Верю тебе.

Навстречу Горбылю по тропе сбежал молодой ординарец.

— Что там?

— Балуй в дозоре ромеев споймал! — Губы Эйрика, под едва пробивающейся светлой порослью, расплылись в улыбке, выказывая в темени вечерних сумерек ряд ровных, белых зубов.

Почти вся сотня отдыхала от перехода и дневных трудов, и только выставленные дозоры несли службу в секретах и на подходах к бухте, пригревшей славян.

— Добро! Сейчас глянем, что за ромеи в гости пожаловали. Да-а! Эйрик, накажи там нашему кашевару Туге, пусть сельчан местных накормит. Чего их голодом морить. Они оказывается наши земляки, только родились здесь, у моря.

— Ага.

Зайдя во двор, где располагалось жилище, в котором он квартировал, прошел к дому мимо больших глиняных сосудов, врытых в землю почти по самую горловину, местные хранили в них зерно и соленую рыбу. Тут же стояли амфоры с водой, пресная вода на полуострове была в дефиците. У самого входа Сашку встретили Балуй с Глумом и Бояном, которых сменила на посту очередная смена дежурного наряда.

— Связали и в хату внесли, — оповестил Балуй, поймав вопросительный взгляд сотника.

— Посмотрим.

Все вместе прошли в сложенный из камня дом, ступили на земляной пол, обмазанный глиной. Мимо плотных занавесей, которые разделяли жилища на комнаты, и из-за которых раздавался молодецкий храп отдыхающих воинов, прошли в помещение, где домочадцы принимали пищу. Перед столом с задвинутыми под него табуретами, лежали упакованные греки с кляпами во рту. Сашка, усевшись в единственное высокое кресло, место главы семейства, распорядился:

— Развяжи, что за разговоры со связаными. Усади их, вон, хоть на сундуки у стены.

— Это мы скоренько, батька.

Зажженные глиняные светильники, установленные на стол и прямо на пол, с налитым в них оливковым маслом, почти не чадили и не портили воздух в комнате, хорошо освещая ее, так, что Сашка мог детально разглядеть незваных гостей.

Оба пойманных представляли собой мужчин лет под сорок. Черноволосые, носатые, с подстриженными, ухоженными бородками, морщинами на лбу и лице, они были одеты в узкие брюки, заправленные в высокие, выше колен, сапожки. Рубахи — хитоны, у одного алого, у другого бирюзового цвета, свободно свисающие книзу. Оказав сопротивление, оба были слегка помяты, и рубахи на них были разорваны. Незнакомцы исподлобья смотрели на главаря пленивших их воинов.

— Ну, и кем будете, козыри дивные? Зачем к нам пожаловали, да еще втихаря?

Ответом Сашке была тирада на незнакомом ему языке. Дождавшись пока один из греков словесно иссякнет, Горбыль нахмурившись, кивнул ему. Повернувшись к Балую, молвил спокойным голосом:

— Ты знаешь, чувствую, мы от них ничего не добьемся. Нормального языка они не понимают. Что с интуристов взять? Переводчика возить с собой накладно. Остается только одно, в расход. Бери их обоих, Балуй, повесите вон на орехе перед домом. Завтра утром проснусь, выйду из дома, солнышко светит, птички поют, опять-таки, этих в петлях ветерок раскачивает. Красота-а! И сразу жить хочется. Короче, по-ве-сить. Забирайте их.

Оба пленника как по команде бухнулись на колени, поползли к Сашкиным ногам.

— Не убивай, господин! Все что хочешь, все для тебя сделаем. Только не убивай! — уже по-русски загомонили оба.

Сотник улыбнулся воинам, подмигнул Балую.

— Ну, это же другое дело. А то прикидываетесь таджиками: — моя-твоя не понимает.

Резко сменил тон с благодушного, дружественного, на строгий:

— Я задал вопрос. Не слышу ответа.

— Местные мы.

— Это я и так понял. Дальше.

— У купца Миния Эврипида в команде состоим. Здесь неподалеку, в бухте Символон, селение наше. Сам купец в Херсоне проживает, дом у него там, склады имеются, личная пристань.