Александр Забусов - Кривич

Дождавшись прихода диверсантов, под освещение двух кострищ на реке, Монзырев вместе с Икмором, увел дружинников в город.

Весь двор, у отведенного Монзыреву дому, был забит людьми, яблоку негде упасть. Люди стояли, сидели кто, где смог примоститься. В центре, спонтанно образовавшегося круга, восседали Монзырев, Икмор и Горбыль с воеводой Улебом, шел уже второй час повествания Крымских страданий и приключений.

— В маленькой бухте, неподалеку от Балаклавы, мы его и похоронили. Жаль только, что до Лактриса так и не смог добраться, — вздохнул Горбыль, смахнул набежавшую, непрошеную слезу со щеки.

— Хорошую смерть принял сотник, видно при жизни у богов в любимцах ходил. Нам ему только позавидовать можно, — сделал вывод старый варяг.

Горбыль хмыкнул:

— Гунарович, мы ему и тризну добрую справили. Половину Херсонеса спалили, да корабль увели. Только сам корабль, да и лошадей своих бросить пришлось, после того, как поняли, что к вам сюда с таким багажом не пробьешься, корабль утопили, лошадей выпустили на волю.

Гибель Андрея, подчиненного и друга, погибшего давно, с которым он виделся вчера ночью, разговаривал с ним, радовался встече, повергло Монзырева в шок. Сгорбившись под тяжестью случившегося, с наплывшей на лицо тенью от потери, он тихо сидел, отстранившись от всего, молчал вспоминая ночной разговор. Сидя в кругу родовичей он еще не знал, что уже завтра, фаланга русской пехоты, в которой будут стоять и черниговцы, сражаясь за городскими стенами, принесет тяжелые потери византийской коннице, что сидящий рядом с ним воевода Икмор погибнет в том бою, сраженный Анемасом, сыном предводителя критян. Не знал, что юный княжич Мечеслав, вырвавшийся из лап Лактриса в Крыму, будет пронзен копьем катафракта, а его мертвое тело Ратмир вынесет с поля боя на своих плечах. Не знал, что взбешенный от горя Святослав, двадцать второго июля сам выведет все войско в поле и заставит запереть за собой городские ворота, чтоб никто из воинов даже не помыслил искать спасения в отступлении. Все это будет потом, а сейчас, он молча скорбил по ушедшему в Ирий другу.

Сашка Горбыль пройдя все испытания, которые подкинула ему судьба в дороге, оказался в воюющем Доростоле, но все равно расслабился, попав к своим. Будучи любимцем всего Гордеева городища и его округи, слиняв подальше от глаз начальства. Сделав прозрачный намек Боривою, оказался обладателем доброго жбана болгарского сливового самогона.

— Батюшка Олекса, ты только не выдай, коли боярин заметит, да и с другими не пей. Сам-то, ежели что, выкрутишся, а нам сирым туго придется, сам знаешь его тяжелую руку.

— Не бзди, Боря, бог не выдаст, Монзырев не заметит. Ну, а чтоб не беспокоился, пить буду один, под одеялом. А то, хочешь, вдвоем выпьем?

— Боже упаси!

— Тогда пошел нахрен, друг дорогой. За сивуху спасибо.

В угловой комнате «Монзыревского» дома, с устатку раздавил почти всю емкость, как говорится, в одну харю, потом добросовестно, как и положено, отрубился. Он не мог знать, что в течение дня, на вопрос Монзырева: «Где Горбыль?», многие пожимали плечами. Лишь Боривой, преданно глядя в глаза боярину, отвечал: «Устал сотник, отдыхает».

В себя пришел ближе к вечеру, лежа на полу крохотной комнатки с одним окном, выходящим в садик, столом, табуретом и кроватью, стены которой были выкрашены в зеленый цвет.

Мутило, но терпимо. Мучил сушняк. Сашка, сделав усилие и перевалившись, уселся на полу, спиной прислонившись к боковой доске кровати, обозрел помещение.

«Блин горелый, стены ну точно казарменный кубрик. Че, другой краски не нашли? О-о-о! Однако давненько я так не нажирался. Срочно требуется опохмел!».

Рукой потянулся, хватаясь за спинку, чтобы подняться. Взгляд зацепился за существо, сидящее задницей на столе, размером сантимеров десять высотой, одна нога которого свешивалась со стола, другая интеллигентно перекинута через колено первой, вместо ступней — аккуратные копытца. Перекинутая нога, отбивая такт, ритмично покачивалась на весу. Левая рука отставлена назад, правая покручивала собственный хвост, чем-то отдаленно напоминающий хвост осла, с кисточкой на конце. Прищуренные глазки на свинячем, с пятачком вместо носа, лице, улыбка твари и гламурные рожки на макушке, окончательно добили Горбыля.

— О-о, бля, кажись допился. Здравствуй белочка! Чем это таким меня Боря опоил, сучий потрох?

— Что, болезный, гляжу, хреново тебе? Опохмелиться хочется?

— Ага.

— А я как знал, вовремя от тебя баклагу отодвинул, не дал сразу всю выжлуктить. Подымайся, опохмеляться будем.

Сашка неловко и с трудом поднялся, сел на табурет, не отрывая взгляда от твари, весело подмигнувшей ему.

— Ну, давай остограмимся, что-ли? Полегчает.

Сашка через силу влил в себя, действительно грамм сто сивухи, занюхал рукавом своей-же рубахи, крякнул, прислушался к ощущениям. Продукт назад не полез.

«Порядок! Жить буду. Если черти после пьянки видятся, значит белая горячка уже в пути, а встретить и приветить-то и нечем».

Болезненность и ломота в теле помаленьку отпускали, жизнь налаживалась. Черт уселся на столе напротив Сашки, по-турецки подсунув под себя копыта, с интересом смотрел на Сашкины ощущения, проявившиеся на лице.

— Слушай, а почему не зеленый? Непорядок!

— Не понял, ты поконкретней.

— Ну-у, после перепоя, говорят являются черти исключительно зеленого цвета, а ты вон какой-то не правильный.

— Ах, это. Да нет, дорогой, я, видишь ли, по другому департаменту служу. И к выпивке твоей никакого отношения не имею.

— Так ты кто? Черт? И откуда здесь взялся?

Скривив умиленную рожицу, существо осклабилось, панибратски подмигнуло Горбылю.

— Наливай, там еще, по-моему, что-то плещется, — словно фокусник, извлек откуда-то наперсток, глянул в него, дунул внутрь, подсунул ближе к Горбылю. — Ну и мне накапай.

Махнули оба, уже даже не морщась.

— Относительно вопроса, «откуда?», сразу скажу, местный я. Прежних жильцов этого дома за заговор и смуту ваш князь на плаху отправил, а я вот остался. Ну, а по вопросу, «кто я?», тоже скажу. Нет, я не черт. Вот ты по жизни своей прежней, офицер.

— Ну.

— Извини, я у тебя, пока ты спал, в мыслях поковырялся. Вот и у нас иерархия, примерно как у военных имеется. На данный момент, я, по-вашему в ефрейторах хожу. Ниже меня только бестелесная сущность, лярва прозывается — по-вашему рядовой. Ну, а я мелкий бес.

— Поня-ятно. А начальники у тебя значит черти?

— Да, как сказать, они существа тоже сплошь подневольные, тоже не сами по себе службу тащут. И до дембеля нам не то, что вам, аж до скончания века корячиться. Опять-таки, дедовщина у нас сплошная. Знаешь, как иногда тяжело бывает? Э-эх! Наливай что-ли?