Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

Воин по имени Имрал, щуплый старик, который явно плавился под своей старинной бронзовой бронёй, ответил широкой, беззубой ухмылкой, а затем развернул коня и погнал карьером вверх по склону.

Голл повернулся и воздел руки к небу, так что распахнулись прикреплённые к запястьям вороньи крылья.

— Пусть дрожат «Живодёры»! — проревел он. — «Выжженные слёзы» начинают охоту!

Спрут наклонился поближе к Смычку:

— Ну, одной проблемой меньше: парень-виканец наконец стоит на твёрдой земле. Одну рану заштопали, так другая открылась.

— Другая?

Ох. Да, верно. Призрак Кулака-виканца снова и снова встаёт на дыбы. Бедная девочка.

— Будто она и так не сидит на цепи из деяний Колтейна… уж прости за каламбур, — продолжил сапёр. — Но она храбрится…

Выбора-то нет. Смычок обратился к своему взводу:

— Собирайте снаряжение, солдаты. Надо частокол поставить… перед пиром. — Услышав стоны, он нахмурился. — И считайте, что вам повезло, — то, что мы проглядели их разъезды, не лучшим образом о нас говорит, верно?

Сержант смотрел, как солдаты пакуют снаряжение. Геслер и Бордук уже подходили со своими взводами. Спрут хмыкнул:

— Если ты вдруг забыл, Скрип, — тихо проговорил он, — мы с тобой тоже проглядели этих ублюдков.

— Ты прав, — ответил Смычок, — напрочь вылетело из головы. Ой! Вот опять! Как корова языком.

Спрут поскрёб щетину на мощном подбородке.

— Странно. О чём же мы говорили?

— О бхедеринах и вепрях. О свежем мясе.

— Точно! У меня уже слюнки текут.

Гэмет задержался у выхода из штабного шатра. Гулянье шло полным ходом, по лагерю бродили хундрилы и ревели свои варварские песни. Откупорили кувшины с кумысом, и Кулак был вполне уверен, что не один желудок уже досрочно избавился от полупрожаренного-полусырого мяса во тьме за костром… или избавится до рассвета.

Завтра по приказу адъюнкта марш урезали вдвое, но даже пяти колоколов хода хватит, чтобы большинство солдат пожалели о сегодняшней несдержанности.

Или нет.

Гэмет заметил морпеха из своего легиона: тот ковылял прочь, а верхом на нём сидела женщина-хундрилка, обвила ногами за талию, обхватила руками за шею. Одежды на ней не было никакой, морпех тоже остался почти в чём мать родила. Пошатываясь, парочка скрылась во мраке.

Гэмет вздохнул, потуже запахнулся в плащ, затем повернулся и подошёл к двум виканцам, которые стояли в карауле у шатра адъюнкта.

Оба из Вороньего клана, седые и явно недовольные. Узнав Кулака, они отступили в стороны от входа. Он прошёл внутрь, пригнувшись под пологом.

Все остальные офицеры уже ушли, остались только сама адъюнкт и Голл, который развалился в массивном, старинном по виду деревянном кресле, которое тоже привезли на своих повозках хундрилы. Вождь снял шлем, так что показалась грива вьющихся волос — длинных, чёрных, блестящих от жира. Наверное, красится, заподозрил Гэмет, ему ведь никак не меньше пятидесяти. Кончики усов вождя покоились на груди, казалось, он почти спит, сжимая громадной рукой глиняный кувшин. Адъюнкт стояла рядом, глядя на угли в жаровне, словно пребывала в глубокой задумчивости.

Будь я художником, обязательно написал бы такую картину. Вот ровно этот миг — и пусть себе зритель теряется в догадках. Кулак подошёл к столу с картами, на котором ждал ещё один кувшин с вином.

— Наша армия перепилась, адъюнкт, — проговорил он, наливая себе полную чашу.

— Как и мы сами, — пророкотал Голл. — Армия ваша — пропала.

Гэмет взглянул на Тавор, но никакой реакции не заметил. Он вздохнул и повернулся к хундрилу:

— Нам ещё только предстоит поучаствовать в большом сражении, вождь. Потому мы пока не знаем сами себя. Вот и всё. Мы не пропали…

— Ещё просто не нашлись, — закончил за него Голл, оскалив зубы, и смачно отхлебнул из кувшина.

— Жалеешь о своём решении присоединиться к нам? — спросил Гэмет.

— Вовсе нет, Кулак. Мои шаманы читали по пескам. Многое узнали о вашем будущем. Четырнадцатую армию ждёт долгая жизнь — но беспокойная. Вы обречены искать, судьбой призваны охотиться… сами не зная за чем, да и не узнаете никогда, наверное. Как сами пески, что текут себе всю вечность напролёт.

Гэмет нахмурился:

— Не хочу тебя обидеть, вождь, но я мало верю в гадания. Ни один смертный — ни один бог — не может сказать, что мы обречены или судьбой призваны. Будущее неведомо, его нам не вскрыть, не разобрать по косточкам.

Хундрил хмыкнул:

— Разбирать по косточкам закономерности — вот истинное призвание шаманов. Но ведь не только шаманов, а? Колода Драконов — её же используют для гаданий?

Гэмет пожал плечами:

— Есть люди, которые придают Колоде большое значение. Я к их числу не принадлежу.

— Не видишь раскладов и закономерностей в истории, Кулак? Не узнаёшь циклов, через которые все мы проходим? Взгляни на пустыню, на пустошь, по которой вы идёте. Ваша империя не первая объявила её своей. А что же племена? Прежде хундрилов, прежде кхиран-дхобри и трегинов здесь жили саниды и оруты, а до них — иные, чьи имена утрачены. Взгляни на разрушенные города, старые дороги. Прошлое — это узор, расклад, и этот расклад лежит у нас под ногами, а звёзды в небе плетут собственный узор, ибо звёзды, которые мы видим каждую ночь, — лишь видения из прошлого. — Вождь поднял кувшин и некоторое время разглядывал его. — Поэтому прошлое лежит под и над настоящим, Кулак. Эту истину постигли мои шаманы: прошлое — кость, к которой, точно мышцы, крепится будущее.

Адъюнкт неспешно повернулась, чтобы посмотреть на вождя:

— Завтра мы достигнем Ватарского брода, Голл. Что мы там найдём?

Глаза хундрила блеснули.

— Это уже тебе решать, Тавор Паран. Это место смерти, и оно тебе скажет слова — слова, которых остальным не услышать.

— Вы побывали там? — спросила она.

Вождь лишь кивнул, но ничего не добавил.

Гэмет отхлебнул вина. Было что-то странное в этой ночи, в этом мгновении в шатре адъюнкта. Настолько странное, что морозом продирало по коже. Он себя чувствовал не в своей тарелке, точно простак, что забрёл в круг учёных мужей. Буйство в лагере уже стихало, и на рассвете, он знал, воцарится тишина. Пьяное забытьё всякий раз становилось маленькой, временной смертью. Худ входил туда, где прежде царила личность, а когда уходил, оставлял смертную плоть в болезни и тошноте.

Гэмет поставил чашу на стол для карт.

— С вашего позволения, — пробормотал он, — здесь несколько… душновато.

Оба промолчали, когда Кулак пошёл обратно к пологу.

Снаружи, оставив позади неподвижных стражей-виканцев, Гэмет остановился и поднял глаза. Значит, это древний свет? Если так, выходит узор, который я сейчас вижу, умер давным-давно. Нет, не стоит об этом думать. Эта истина — из тех, что ценности не имеют, потому что порождают лишь путаницу.