Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

А что до Корболо Дома — что-то мне подсказывает, что с ним Императрица захочет побеседовать лично. Несчастный ублюдок.

Под телом мага кровь уходила в мох.

Л’орик понял, что умирает.

Рядом хрустнул сучок.

— Ну, я не удивлён. Отослал прочь своего фамильяра, да? Опять.

Л’орик с трудом повернул голову, поднял взгляд и даже сумел слабо улыбнуться.

— Отец.

— Не думаю, что в твоей комнате многое изменилось с тех пор, как ты её покинул, сын.

— Пылью поросла, наверное.

Осрик хмыкнул:

— Да вся крепость запылилась, я бы сказал. Сколько же веков я там не был…

— А слуги?

— Я всех отпустил… где-то тысячу лет назад.

Л’орик вздохнул:

— Удивлюсь, если там ещё не всё развалилось.

Осрик неторопливо присел рядом с сыном, его фигуру осветило чародейской сияние Дэнула.

— Да нет, сын, стоит, как стояла. Я всегда забочусь о запасных путях отступления. Плохо тебя подрезали. Лучше лечить постепенно.

Л’орик закрыл глаза.

— В моей старой постели?

— Да.

— Она короткая. Уже была короткой, когда я ушёл.

— Ну, к сожалению, ноги он тебе не укоротил, Л’орик.

Сильные руки подхватили его и без усилий подняли.

Абсурдным образом — в моём-то возрасте — он почувствовал себя в безопасности. В объятьях отца.

— Так, — проговорил Осрик, — теперь осталось только понять, каким Худом нам отсюда выбираться?

Чувство безопасности исчезло.

Она споткнулась и чуть не упала. Заморгала под железной сеткой забрала в горячем, спёртом воздухе. Внезапно доспехи показались неимоверно тяжёлыми. Приступ паники — в этой металлической печке солнце её заживо испепелит.

Ша’ик замерла. Попыталась взять себя в руки.

Себя. Ох, нижние боги… она пропала.

Она стояла в долине одна. С противоположного гребня спускалась одинокая фигура. Высокая, неторопливая. До боли знакомая походка.

Гребень позади Тавор и вершины всех древних коралловых островов по краю долины заполонили солдаты.

Воинство Апокалипсиса тоже, наверное, смотрит, заподозрила Ша’ик, но не обернулась, чтобы проверить.

Она пропала. Она меня… бросила.

Я была когда-то Ша’ик. А теперь я снова Фелисин. И вот ко мне идёт та, что предала меня. Моя сестра.

Она вспомнила, как Тавор с Ганосом играли деревянными мечами. Самое начало пути к смертоносной привычке, к бездумной лёгкости во владении этим оружием. Если бы мир не изменился — остался таким же, как в это верят дети, — пришла бы и её очередь. Треск деревянных клинков. Ганос бы смеялся и мягко наставлял её — с братом всегда было легко и радостно, потому что он умел подчинять обучение естественным радостям игры. Но ей такого шанса не выпало.

Не выпало, по большому счёту, ничего, что могло бы сейчас вернуться — тёплыми, успокоительными, обнадёживающими воспоминаниями.

Тавор расчленила их семью. И Фелисин выпали ужасы рабства на рудниках.

Но кровь — это цепь, которая не может разбиться.

Тавор была уже в двадцати шагах. Обнажала свой отатараловый меч.

И хоть мы уходим из родимого дома, он никогда не уходит от нас.

Ша’ик чувствовала вес собственного клинка — такой, что запястье ныло. Она и не помнила, как обнажила его.

За сеткой и прорезями забрала Тавор подходила всё ближе — мерно, ни быстрей, ни медленней, чем проделала весь остальной путь.

Не догонишь. Не отстанешь. Как же иначе? Нас ведь разделяют одни и те же годы. Цепь никогда не натянется. Никогда не провиснет. Длина её предписана раз и навсегда. Но вес её… о, вес меняется.

Она была гибкой, ловкой, болезненно экономной в движениях. В этот миг она — само совершенство.

Но для меня кровь тяжела. Так тяжела.

И Фелисин попыталась поднять её — эту внезапную, ошеломительную тяжесть. Попыталась поднять руки — не думая, как это движение может воспринять…

Тавор, всё в порядке…

Оглушительный звон, который отозвался в правой руке, и невыносимая тяжесть клинка вдруг исчезла.

Затем что-то ударило её в грудь — точно холодный огонь пронзил тело — а потом что-то потянуло её назад, будто кто-то сзади ухватился за её кольчугу и дёрнул. Она поняла, что это остриё. Остриё меча Тавор, пробившего поддоспешник на спине.

Фелисин опустила взгляд, увидела кроваво-ржавый клинок, пробивший её насквозь.

Ноги подкосились, и меч тоже подался вниз под её весом.

Но она не съехала по клинку.

Её тело задержалось на нём, выпуская лезвие лишь совсем маленькими рывками, оседая на землю.

В прорезь забрала она смотрела на сестру — силуэт по другую сторону сетки чёрного железа, которая навалилась на глаза, щекотала ресницы.

Эта фигура подступила ближе. И поставила сапог ей на грудь, — тяжесть, которая вдруг показалась вечной, — а затем выдернула свой меч.

Кровь.

Конечно. Так можно разбить неразрывную цепь.

Умереть.

Я просто хотела понять, Тавор, почему ты это сделала. И почему ты меня не любила, хотя я-то тебя любила. Я… наверное, я всегда хотела это понять.

Сапог на груди исчез. Но она всё равно чувствовала его вес.

Такая… тяжесть…

Ох, мама, если бы ты нас сейчас увидела.

Карса Орлонг резко вытянул руку, подхватил Леомана прежде, чем тот упал, и подтащил поближе.

— Слушай меня, друг. Она мертва. Забирай свои племена и уходите отсюда.

Леоман провёл ладонью по глазам. Затем выпрямился.

— Да, мертва. Прости, Тоблакай. Не в том дело. Она… — Его лицо перекосилось. — …она не умела драться!

— Верно. А теперь она мертва, а с ней — богиня Вихря. Всё кончено, друг. Мы проиграли.

— Ты даже не знаешь, насколько… — простонал Леоман и отодвинулся.

В долине внизу адъюнкт неотрывно смотрела на труп Ша’ик. Обе армии на холмах сковало молчание. Карса нахмурился:

— Малазанцы не ликуют.

— Да, — прорычал Леоман, поворачиваясь к Кораббу, который ждал с конями поодаль. — Ненавидят эту сучку, наверное. Мы поскачем в И’Гхатан, Тоблакай…

— Без меня, — буркнул Карса.

Его друг замер, затем кивнул, не оборачиваясь, и вскочил в седло. Принял поводья у Корабба, потом взглянул на Тоблакая.

— Береги себя, друг мой.

— И ты — себя, Леоман Кистень.

— Если Л’орик вернётся, скажи ему… — Леоман замолк, затем пожал плечами. — Позаботься о нём, если ему потребуется помощь.

— Хорошо, но не думаю, что мы снова его увидим.

Леоман кивнул. Затем сказал Кораббу:

— Передай вождям: пусть расходятся со своими племенами. Прочь из Рараку — и чем скорей, чем лучше…

— Прочь из Священной пустыни, Леоман? — переспросил Корабб.

— Ты что, оглох? Неважно. Да. Прочь. Догонишь меня на западной дороге — старинной, что идёт прямо.

Корабб отдал честь, затем развернул коня и поскакал прочь.