Наталия Московских - Нити Данталли (СИ)

Охотница молчала.

Мальстен тяжело вздохнул.

— Вы говорили с Колером лично, знаете о Ста Кострах, я рассказал вам о Хоттмаре. Неужели даже сейчас, после всего услышанного и увиденного, вы уверены, что эти жрецы не заслуживали смерти?

Аэлин поморщилась, словно от зубной боли.

— Вы мстили. И наслаждались этим, — неуверенно произнесла она.

— Не стану отрицать, — покачал головой Мальстен. — Но, не сделай я этого, уже завтрашним утром эти самые люди наслаждались бы при виде наших с вами тел, обугливающихся на кострах.

Охотница невольно вспомнила рассказ о жене Бенедикта Колера, которая приняла смерть от его руки. На его костре.

— Знаю, какие параллели вы сейчас проведете, — продолжил данталли, — и будете частично правы. Но вынужден напомнить: это война, леди Аэлин. Война между Культом и данталли, которая началась задолго до Битвы Кукловодов и не прекращается до сих пор. Мне подобных истребляют уже многие годы, обрекают на жестокую казнь, и вы не представляете себе, на какие зверства готов пойти Культ, чтобы заставить данталли сломаться под пытками и выдать кого-то из своих сородичей! Колесование, дыба, вырывание ногтей, раскаленные стальные сапоги — и это только начало. Данталли выносливы, нужна большая изобретательность, чтобы заставить их сломаться от боли. Культ срывает заживо участки кожи и прижигает открытые раны раскаленным железом, подвешивает заключенного к потолку за переломанные руки, параллельно ломает его с помощью дурманящих настоек, морит голодом и жаждой. А любимую их пытку знаете? Они раскрывают своему арестанту рот распорками и с помощью инструментов всаживают в зубы тонкие длинные иглы, смазанные каким-то жгучим травяным настоем. Говорят, от этого из глаз почти буквально можно высечь искры. С людьми всего этого враз не проделаешь, слишком быстро сдаются или и вовсе умирают. Разве что, за редким исключением. А данталли… только представьте, как Культ упивается своей властью в этот момент, понимая, что их жертва все это чувствует, просто вытерпеть может больше. Это так расширяет пространство для самых изощренных фантазий!

Аэлин прерывисто вздохнула. Воображение слишком живо рисовало картины страшных пыток, и сейчас, после увиденного женщина не могла больше этого выносить.

— Прекратите… — шепнула она.

— Вы правы, я увлекся, — невесело усмехнулся данталли. — Да, справедливо будет отметить, что такие, как я, тоже не чисты на руку. То, что произошло во время битвы при Шорре — настоящее зверство. Я никогда не разделял подобных методов и лишь дважды в жизни отступился от этого принципа. Сегодня был второй, первый раз я сделал это, чтобы спасти своего друга от смерти на Войне Королевств. В остальное время при дэ’Вере я управлял своими солдатами и лишь страховал их от смертельных ударов врагов. Воюя на стороне Анкорды, я сеял в рядах наших противников смерть, но так бы делал любой воин, пришедший на поле боя сражаться. Я не создавал безвольных кукол, которые наталкивались на мечи, все наши враги погибали в бою как воины. Кровавая Сотня была серьезным противником, но уязвимым . Смертным. Реальным. Нас возможно было победить, просто кронцы и гинтарийцы были недостаточно для этого подготовлены. Со своей стороны я просто делал для своих людей все, оберегал их.

Из груди кукловода вырвался прерывистый вздох.

— А потом Красный Культ вместе с Рерихом VII объявили, что я поработил души своих солдат, и сожгли сто человек, не моргнув глазом. Сто верных подданных Анкорды, сто прекрасных бойцов, патриотов своего королевства — я знал их лично. Каждого. Это ли не зверство? Колер и Рерих VII сочли, что нет. Повторюсь: это война, леди Аэлин. И на войне не обходится без жертв. Если вас это утешит, за подобную жестокость со жрецами я вскоре расплачусь. И принять это я вполне готов. Тогда — сможете насладиться торжеством справедливости. Или, если хотите…

Мальстен кивнул, и стилет скользнул в руку охотнице. Аэлин изумленно уставилась на оружие в своей руке, и перевела округленные глаза на данталли, который сделал несколько шагов к ней. Теперь их разделяло совсем небольшое расстояние.

— Если хотите, убейте меня прямо сейчас. Скажите, что хотите этого, и я отпущу нити. Даю слово.

— Мальстен, я…

— Я еще в лесу сказал, что не буду сопротивляться. Вам — не буду. Вы хотели знать, был ли ваш отец участником моих представлений…

Аэлин ахнула.

— Как вы узнали? Вы слышите мои мысли?

— Некоторые — да, — невозмутимо кивнул кукловод, выдерживая взгляд ярко-зеленых глаз охотницы. — Так вот, ответ на ваш вопрос: да, был. Грэг Дэвери был одной из моих марионеток. Актером Малагорского цирка. Я выводил его на сцену, и под действием моих сил он исполнял сложнейшие номера. Зачастую даже смертельные — так решил хозяин цирка. Это было платой за жизнь вашего отца. За отсутствие пыток. Не боги весть, какая альтернатива, но я всегда следил за его безопасностью. И, покуда находился в Малагории, погибнуть или даже получить травму ему не позволял.

Аэлин поняла, что уже почти минуту не дышит. Из ее груди вырвался шумный вздох.

— Решайте, — кивнул данталли. — Как вы недавно сказали, «здесь и сейчас». Вы все еще на моей стороне? Или ваше мнение переменилось? Что бы вы ни выбрали, я скажу, где найти Грэга. Я вам должен. Так как, леди Аэлин?

Охотница покосилась на стилет в своей руке. Несколько секунд она колебалась. Чувства вспыхивали в ней одно за другим. Злость. Страх. Сострадание. Беспомощность. Отчаяние. Боль. Все это вихрем пронеслось у нее в душе, перед тем, как она, прикрыв глаза, тихо ответила:

— Давайте просто уйдем отсюда.

Стилет скользнул обратно в рукав. Данталли отвернулся, и путники, не сказав больше ни слова друг другу, поспешили покинуть Олсад, задержавшись лишь для разговора с Гансом.

Урбен Леон вскочил, стукнув кулаками по столу с такой силой, что успел мельком испугаться за сохранность своих костей, однако вспыхнувшая злость пересилила все другие эмоции. Старческие глаза, казалось, зажглись с новой силой и теперь готовы были в буквальном смысле метать искры.

— Что?! — проревел жрец Леон, побагровев от ярости.

Бенедикт Колер остался невозмутимым. Он терпеливо вздохнул, медленно опершись руками на стол, словно издевательски приняв ту же позу, что и его собеседник. Стоявшие по бокам от двери кабинета старшего жреца Иммар и Ренард не пошевелились вовсе: они застыли со сложенными на груди руками, точно истуканы, и молча наблюдали за бешенством старика.

Бенедикт спокойно выдержал взгляд старшего жреца Олсада и невинно приподнял брови.

— С какого момента мне повторить? — спросил он, чем привел старика в еще бо̀льшую ярость, хотя, казалось, злиться сильнее было попросту невозможно. Жрец Леон был уверен, что, будь у него на столе хоть какое-то оружие, он, не задумываясь, убил бы наглеца. И плевать, как после этого пришлось бы отчитаться перед Кроном. Руки старика задрожали от бешенства, глаза налились кровью, лицо приобрело багровый с белыми пятнами оттенок.