Ариса Вайа - Лепрозорий (СИ)

 Ева села в угол и облокотилась на холодную стену, выщербленную в скале. Затем стала неспешно наматывать паутину между четырех пальцев — виток за витком, стараясь не сделать ни единой ошибки. Сперва ей хотелось спросить у паутины, вернется ли Люция за ней? Но поняла, что не готова к ответам. Ведь если увидит в паутине картину, то своими же глазами сделает ее более вероятной. И теперь, слыша даже в ушах, как колотится сердце, она плела и плела. Спрашивала про прошлое Люции. Ей было безумно страшно, но что может быть сильнее детского любопытства?

Она закончила плести и паутина задрожала, растянутая на пальцах.

Болезненная девочка рыдала в голос посреди сырой и грязной комнатушки. Протяжно звала на помощь, захлебываясь слезами, била по полу крохотными кулачками, разбивая в кровь. Стальная решетка, заменяющая одну из стен, открылась, и вошел ангел. Свет за его спиной рисовал белый ореол вокруг его силуэта. Он подошел к девочке и взял на руки.

— Тише, малышка, — прошептал он, поглаживая ее по хрупким плечам.

— Где Мур? — плакала она, руками цепляясь за нежные пепельные перья и ворот хлопкового халата. — Где Мур? Где?

— У тебя есть мы, Мерур больше не нужен, — он прижал ее к себе и стал покачивать, укрыв крыльями, как пологом.

И девочка вслушивалась, кто такие «мы» — бесконечные крики детей там, снаружи, бесконечный шорох крыльев, звон стекла и бульканье кипящей воды. И такой же бесконечный шепот на ухо. Безмятежная вечность. Приятный голос ангела убаюкивал и дарил такое необходимое спокойствие.

— Теперь тебя зовут Люцифера — светоносная, — он провел рукой по ее щеке, и девочка улыбнулась. Тогда он осторожно, как фарфоровую куклу, отнес ее на кушетку у дальней стены и уложил на прохладные простыни. — Все будет хорошо.

Она вздрогнула и, когда он отодвинулся, вдруг явственно ощутила голой кожей холод. Ангел перевернул ее на живот, подложил жесткую подушку под лоб. Тепло и трепетно погладил по нежной коже и вытащил из-под живота девочки стиснутые кулачки.

— Ну же, не бойся! Ап! — распрямил их в стороны, — и полетели!

И девчушка улыбнулась, с любопытством глядя, как он точно так же раскрывает роскошные крылья, как она — руки.

— И ножки, ножки вытяни! — продолжал он, поправляя просторное холщовое платьице на теле девочки. И она послушно тянула носочки, гордо показывая красивые и очень сильные для ребенка ноги.

— Ты почти летишь, Люцифера, — улыбался ангел. А она тянулась, руки в стороны, ножки в струнку, спина ровная. Ей нравился голос крылатого, ведь он не кричал, не требовал, а просто играл.

Но ангел вдруг накинул на лодыжки ремни, на запястья — тугие веревки. Девочка дернулась, вскрикнув, потянула руки к груди, но их силой распахнули, привязали к железным поручням. Ремни натянули, платье разрезали, оголив спину. Она выгнулась, задергала плечами, силясь порвать веревки. Но они только проскользили по запястьям, срывая кожу.

— Да ты и впрямь боли не чувствуешь, — раздраженно огрызнулся ангел. И девочка замерла, с ужасом глянула на него, не веря своим ушам. Не было в голосе крылатого ни ласки, ни доброты, только жесткая горечь и любопытство.

— Мур, Мур… Мур! Мур! Мур! — закричала она, выгибаясь всем телом. Ей даже удалось подтянуть одну ногу.

— Мерур не придет, он продал тебя, — усмехнулся ангел, подняв голову девочки за темные волосы, заглянул в янтарно-карие глаза в обрамлении густых черных ресниц. — Он не любит тебя, никто тебя не любит. И никогда не полюбит. Даже если ты сдохнешь, никто и горевать не станет.

— Мур, — всхлипнула она, глотая слезы. — Мур.

— Ты что, слов других не знаешь?! — закричал он, приложив ее лбом о жесткую, плотно набитую опилками подушку.

— Мур, — зашептала она и до крови закусила губу.

— Ты нужна только нам, слышишь? И только мы можем сделать тебя совершенством.

Ангел убрал черные пряди волос с ее шеи, осторожно оттянул тонкую кожу и медленно ввел иглу, еще две вошли под лопатки — для крыльев, еще две — тремя сантиметрами ниже — для второй пары крыльев, еще две — для третьей пары, последние две — в позвоночник на уровне поясницы, чтобы хребет смог выдержать непосильную ношу. От всех девяти медленно вились тонкие трубочки, уходили вверх, где на высоте метров двух висели стеклянные бутылки.

— Ты станешь шедевром, и нам позавидует сам Бог, — прошептал крылатый, затянул ремни посильнее и ушел.

Решетка захлопнулась за ним, и мир погрузился во тьму. Детские вопли туманили разум маленькой Люциферы, на нее накатывали жар и холод одновременно, места инъекций саднило так, что хотелось разорвать в клочья; тошнило, мутило, трухало, пугало, терзало. Она терпела, сжимая в ладонях железные поручни, и водила пальцем по выгравированному номеру — сто восемь. Обмякла. В ушах зазвенело. И так захотелось плакать. Мерур не придет. Никогда не придет. И никто не спасет.

Она чувствовала пульс в глазах, ощущала, как они высыхают и наполняются пылью. Таращилась на мечущихся между клеток ангелов. Искала взглядом других детей, чьи вопли боли и отчаяния, не утихающие ни на миг, перерастали в фоновый шум.

— Я — Люцифера, — шептала она. — Светоносная, — бормотала она. — Я стану шедевром, — бубнила, стуча зубами от холода.

Ева смяла паутину, и та распалась в ладонях. Паучиха глубоко вздохнула и начала по-новой. Теперь она знала, почему фурия пришла убить Мерура, но увидеть ее детство еще раз была не готова. Перелистнула на несколько лет позже. Люции должно было быть двенадцать, как и ей самой.

Провидица увидела, как Люцифера выросла. Бело-бурые крылья болтыхались за спиной, в пыли, в грязи, словно она лазила по горам. Глаза из карих стали изумрудно-зелеными. Вся перебинтованная, перемазанная йодом с ног до головы, распатланная, с короткими светлыми волосами, она казалась смешной разбойницей. Люция торопилась к ангелу, что сидел на камне и рассматривал пробегающие облака.

— Хоорс! — закричала она и вскинула вверх руку, привлекая его внимание.

Ангел опустил глаза, тряхнул белой челкой и улыбнулся. Раскрыл руки и сизые крылья, принимая ее в объятья. Она ловко запрыгнула ему на колени и прильнула. Провела рукой по карманам серой формы, серебряному нимбу, приколотому на груди, и крепко-крепко обняла.

— Что случилось, Люлю? — он поднял ее лицо за подбородок, осматривая почти сошедший фингал и разбитую скулу. – Опять что-то натворила?

— Голень рассекла, — Люция пожала плечами и отвернулась, отпуская Хоорса.

Ангел глубоко вздохнул и, бурча себе под нос, что бегать с рассеченной голенью нельзя, поднял ее на руки и неспешно понес в тень к камням. Люлю прижалась к нему щекой, вслушиваясь в размеренные удары сердца, улыбнулась. Он осторожно посадил ее на камень, ловко разорвал штанину над коленкой и стянул вместе с сапогом. Цокнул языком, осмотрев рану.