Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ)

— Ага, — прохрипел Аске, делая ещё один шаг. А потом ещё один. И ещё. — Да, я понял. Не стреляй, друг…

— Стой! — крикнули сзади, в три глотки. Камни разъезжались под подошвами, не давая оттолкнуться, как следует. Будто не бежишь, а танцуешь на празднике в честь новолуния, хмельной до того, что ноги уже не держат.

Первая стрела ударила на вдохе, и лёгкие чуть не разорвались. Тяжёлый удар в поясницу закрутил волчком, бросил лицом на камни, но не убил. Этот пьяный танец на скользких камнях сбил прицел у волосатого, слава богам.

— Почти не больно, — пробормотал Аске, с трудом поднимаясь на ноги. Наконечник, пропоровший бок и вышедший из живота, уколол в бедро. — Думал, что должно быть больнее. Странно, что не больно…

Собравшись с силами, он заковылял к противоположному берегу, оставляя за собой красный след. Сзади уже слышалось разгорячённое дыхание, и гремели по камням железными набойками тяжёлые сапоги. Дотянуть бы до леса — мелькнула нелепая мысль.

Вторая стрела царапнула плечо, вырвала клок кожи с парой железных клёпок и, оскорблённо жужжа, ушла вверх. И снова помог случай: стрелявшему помешало сильное желание попасть, да ещё камень, попавшийся под ногу.

— Дитя на престоле… Гаал, творец и повелитель сущего… Суровый судья… Тиннит, богиня — девственница. Даруйте мне свою милость. Защитите…

Воды уже по колено. Течение на середине ручья сильное: скоро начнёт перехлёстывать за голенища сапог. Не надо бы глубже, не надо. И так преследователи почти нагнали, дышат в затылок. Не надо бы глубже: ноги и так уже еле двигаются. Эх, жалко, перевязь с кинжалами осталась на том берегу…

Третья стрела ударила жестоко и расчётливо — в спину. Аске опрокинуло в воду, которая тут же сбила дыхание и сжала сердце ледяными когтями. Почти уже захлебнувшись, он нащупал локтем плоский камень, выгнулся дугой и сумел приподнять голову. Перед глазами мелькнул кусок берега: до него осталось шагов двадцать. Может, получится добраться до него… Надо только…

Что-то тяжёлое обрушилось сверху на затылок, разом выбивая из головы все мысли. Осталась только холодная пустота, высосавшая из тела всё тепло. Потом исчезла и она.

Яма была глубокой: локтей двадцать пять. Палящее солнце заглядывало на её дно только однажды в день: когда висело прямо над деревянной решёткой. Всё остальное время там царила тень, и дрожало жаркое тревожное марево.

Стенки ямы были гладкими, как стекло. Казалось, их отполировали ладони узников, побывавших тут прежде — в тщетной надежде на спасение. Но в пределах досягаемости не было ни одной сколько-нибудь широкой трещины, не было выступов и выбоин, за которые можно держаться, забираясь вверх. Только гладкие стены, обожжённые огнём и от этого ставшие твёрже железа. Обычно для этого на дне свежевыкопанной ямы разводили огромный костёр. Следы копоти ещё виднелись — и чем выше, тем они были заметней.

Пространства на дне хватало лишь для того, чтобы вытянуть ноги. Похоже, яму специально вырыли в виде конуса: чем глубже, тем больше сужались стенки, оставляя на глубине лишь небольшой пятачок. Спать здесь можно было лишь сидя. Ещё можно было стоять, задрав голову вверх, разглядывая сквозь перекрестья решётки синее небо. И гадать: сколько же прошло дней и ночей?

Дни были полны духоты и апатии, ночи — холода и тревоги. Теодор старался спать днём, несмотря на невыносимое пекло: ночью все силы уходили на борьбу с холодом. Ни кошмы, ни даже тряпки ему не дали — наверное, это тоже было частью пытки. Растирая кожу, не попадая зубом на зуб, он слал проклятья сквозь решётку, но их слышали только три крохотные звёздочки в одном из деревянных квадратов.

Днём стенки ямы нагревались, и принц впадал в состояние безразличной ко всему дремоты. С рассветом на колени падал кусок заплесневелой лепёшки, или вываренная белая кость с редкими волокнами мяса. Теодор не отказывался: для того, чтобы выжить, ему требовались силы.

С водой было хуже: её просто выплёскивали вниз сквозь отверстия в решётке. И делали это не слишком щедро — приходилось долго крутиться на коленях, слизывая влагу с пола. Хорошо ещё, что закалённая огнём, глина почти не впитывала воду. Когда пол высыхал, Теодор усаживался спиной к стене, обнимал колени и пытался забыться.

Иногда он видел Кевану: она садилась рядом, перебирала его волосы и тихо напевала старую накаррейскую песню. Одна часть сознания принимала это как должное, другая помнила, как ей перерезали горло, и монотонно твердила, словно повторяя древнее заклинание: это сон, это сон…

Если верх брала первая половина, следующие сны были добрыми: место Кеваны занимала улыбающаяся мать, затем её сменяли другие близкие. Перед глазами разворачивались картины былых побед и триумфов, вроде того боя с Лонго, и принц вновь переживал моменты, когда был по-настоящему счастлив.

Если побеждало врождённое недоверие, приходили страшные сны. Стены глиняной тюрьмы раздвигались в бесконечную темноту, откуда ползли огненные пауки, прыгали на грудь кривозубые обезьяны с ободранными черепами, а где-то за ними крался с кинжалом улыбающийся Андроник. В таких случаях возвращение в реальность всегда сопровождалось головной болью и слабостью.

Бойня в оазисе снилась редко: впечатления были свежими и ещё не успели осесть на самое дно души. Теодор видел сполохи в небе — летящую навстречу тучу огненных стрел. Слышал вопли гвардейцев, не сумевших выбраться из пылающих палаток и сгорающих заживо. Обонял запах горелого волоса — то ли конского, то ли человеческого. Вспоминал, как упруго била в плечо отдача от рукоятки, обмотанной шершавой кожей, как порхающий клинок вспарывал живот очередной набегающей фигуре в длинном белом бурнусе. Она падала, плюясь кровью, а на её месте тут же появлялась следующая.

Об обороне стены не могло быть и речи: нескольких солдат, пытавшихся остановить наступавших, затопило море людей в белом. Враги перемахивали через стену десятками, и скоро все островки сопротивления были подавлены. Солдаты в железных нагрудниках остались лежать на песке, изрубленные, мёртвые.

Над головой чирикнула стрела, уже обыкновенная, не огненная — будто первая капля начинающегося дождя. Кто-то повис на плече, и Теодор удержал руку с мечом, лишь в последний момент, узнав сотника. Его лицо было залито кровью. Красная полоса вспоротой кожи легла от виска до заросшего седеющей щетиной подбородка, перечеркнув щёку пополам.

— Под крышу, господин! По крышу, сейчас же — иначе конец! Поспешите!!!

Но принц и сам уже видел несущихся к нему людей в белом. Пока ещё немногочисленных — но за их спинами появлялись всё новые. Уже сейчас во двор проникло не меньше двух сотен нападавших, и кто знает, сколько ещё скрывалось в темноте. Над пустыней бился, клокотал многоголосый вой, полный ненависти. Этот чудовищный боевой клич заглушал даже звуки битвы: истошное ржание лошадей, треск горящих повозок, хрип умирающих.